Грустная дама червей
Шрифт:
— Может, хватит? — Олег поморщился. Потом прикрыл глаза и откинулся на спинку дивана.
Леля демонстративно умолкла, обиженно поджав губы.
Карина вздохнула: с того самого момента, как Олег решил лететь в Хабаровск, подобные стычки между ним и Лелей происходили по сто раз на дню. Она устала быть буфером между ними. Ей было одновременно жаль обоих — за этой жалостью Карина забывала о себе, о собственной боли от скорой разлуки с Олегом, от неопределенности в их отношениях. Она так и не смогла решить, как
Предстоящий отъезд Олега спутал Карине все карты, полностью выбил ее из колеи: получалось, что вместе им оставалось быть всего несколько дней. Потом он улетит, а когда вернется, Карины уже не будет, — она поселится у подруги и станет нянчить ее малыша.
Это казалось ей немыслимым. Но еще более немыслимым было остаться и продолжать обманывать Лелю, которая вот-вот родит…
Олег сидел рядом с Кариной не двигаясь и, кажется, дремал. Она почувствовала, как бесконечно, безмерно соскучилась по нему, по его ласкам, объятиям, поцелуям — они не были вместе целую вечность, с тех пор как приключилось несчастье с его рукой.
Карина с трудом заставила себя слегка отодвинуться, чтобы не прижаться к нему тесно, всем телом, прямо на глазах у Лели.
…Он, она, Леля. Невозможно разрубить этот узел, сплетенный воедино и намертво. Невозможно принять единственно верное решение. Нельзя уйти — и не уйти тоже нельзя. Кто подскажет, как быть?…
— Олежка, ты спишь? — тихо и виновато окликнула Леля.
— Сплю, — угрюмо ответил Олег, не открывая глаз.
— Я хотела сказать… ты прости, не сердись. — Она оставила утюг, подошла к дивану, села с другой стороны, нежно потерлась виском о его плечо.
Какое-то время они сидели тихо, все трое: Олег в центре, Карина и Леля по бокам от него. Потом Олег открыл глаза и резко встал:
— Пойду еще поиграю, — и быстро вышел из комнаты.
Вскоре из спальни послышалась скрипичная мелодия, тревожная, пронзительная — в ней Карина ясно уловила все то, что мучило и ее: весь свой страх, тоску, отчаянье.
Не в силах больше выносить это, она распрощалась с Лелей и ушла к себе, но и в своей квартире из-за тонкой стенки ее продолжали преследовать неумолимые, полные смятения и горечи звуки.
…Они не сумели побыть вдвоем до самого отъезда. Четыре дня пронеслись стремительно и молниеносно — в суете, бесконечных волнениях и сборах.
Днем Карина работала в капелле, вечерами утешала плачущую Лелю, помогала ей паковать чемодан для Олега, бегала в магазин за продуктами и разными мелочами. А ночью сидела в кресле, закутавшись в плед, прислушиваясь к каждому шороху на лестничной площадке. Сидела и ждала.
Олег не появлялся — Леля от расстройства и переживаний почти совсем перестала спать.
Он
Она пробовала вязать: считала и пересчитывала петли, сбивалась, начинала заново. И вдруг услышала, как тихонько хлопнула дверь соседской квартиры — за последние месяцы слух у нее обострился и стал как у кошки.
Карина бросилась в прихожую, уронив под ноги клубок и спицы, едва не споткнулась об них, лихорадочно крутанула колесико замка.
Сколько раз за последние дни она представляла себе, как это произойдет: как она распахнет дверь, увидит Олега, кинется ему навстречу, спрячет лицо у него на груди.
Но он вошел и стоял посреди узенького коридора ее квартиры, а она застыла напротив, и оба молчали, не двигаясь, не произнося ни слова, точно некая неведомая сила держала их на расстоянии, не давая приблизиться, сделать друг к другу хотя бы шаг.
Наконец Олег глуховато произнес:
— Слушай, в горле пересохло. Дашь глоток чаю?
— Конечно. — Карина направилась на кухню. Он зашел следом и остановился около стола, покрытого ажурной пластиковой скатертью.
Карина включила купленный недавно электрочайник, достала чашки, сахарницу.
— Садись.
Олег послушно уселся на табурет, вытянул перед собой руки, сцепив длинные, сильные пальцы.
Несколько минут, пока закипал чайник, оба молчали, с преувеличенным вниманием прислушиваясь к его бульканью и шипению.
С легким щелчком выскочила кнопка. Карина налила в чашку кипяток, опустила туда пакетик с заваркой:
— Пей.
— Спасибо. — Олег сделал один глоток и, отодвинув чашку, уткнулся взглядом в свои руки.
Карина искоса смотрела на него, чувствуя, как ее охватывает тревога и непонятная тоска.
Выглядел он неважно: лицо осунулось, глаза красные, воспаленные, на лбу, над переносицей, залегла тонкая морщинка. Но Карину испугал даже не этот, явно болезненный вид, а нечто другое.
За то время, что она знала Олега, он бывал всяким: надменным и холодным с малознакомыми людьми, неистовым и неутомимым, когда дело касалось работы. Язвительно-насмешливым в споре, нежным и ласковым в те редкие минуты, когда им удавалось уединиться, откровенно грубым и злым, если на него пытались давить или поступали вопреки ею требованиям.
Но никогда прежде Карина не видела его таким потерянным, лишенным своего обычного спокойствия и самоуверенности. Она привыкла всегда и во всем находить в Олеге опору, привыкла к его жесткости и даже категоричности, и сейчас, при взгляде на его утомленное, бескровное лицо со свинцовыми тенями под глазами, ей стало страшно.
— Может, не поедешь? — робко спросила она. — Тебе же плохо. Болит рука?
— Да нет, — рассеянно и все так же глуховато проговорил Олег, — с рукой все в порядке.