Грустная дама червей
Шрифт:
Это было последнее, что услышала Карина. Дальше все звуки слились в одну сплошную какофонию и исчезли, а вместе с ними пропала способность что-либо видеть и чувствовать…..
…Она очнулась от того, что в соседней комнате надрывался телефон. Па экране еще продолжались «Вести», — видимо, Карина потеряла сознание ненадолго, всего на несколько секунд.
Она лежала неподвижно и слушала бесконечный трезвон, почти ничего не ощущая, кроме странной оцепенелости во веем теле. Ей вдруг захотелось спать. Заснуть и не просыпаться долго-долго. Всю жизнь.
Телефон не умолкал, он не давал ей уснуть, и Карина неловко сползла на пол с кровати.
— Они погибли! — истерически выкрикнула ей в ухо Тамара. — Ты слышишь, они все погибли! Разбились! Самолет горел! Три часа назад… — Она зарыдала, и связь прервалась.
Карина застыла посреди комнаты с трубкой в руке.
Три с половиной часа назад умерла Леля. И в эти самые минуты где-то далеко, над Сибирью, загорелся огромный самолет, на котором летел Олег. О чем он думал в эти минуты? Было ли ему страшно, больно? Знал ли он, чувствовал, что оставляет эту землю не один? А может быть, в самые жуткие мгновения, когда земля неслась на него с большой скоростью, а из хвоста лайнера хлестало пламя, светлый Лелин образ призрачно встал перед ним, протянул руки, заслонил, прогнал ужас и страдание, облегчил переход в другой мир?
…Она потеряла их обоих. Все произошло в точности так, как предсказывала Русудан. Могла ли Карина предположить, что ее пророчество окажется столь жестоким?
Она боялась лишь предательства Олега, боялась быть брошенной им, но никак не думала, что соперницей, забравшей у нее любимого, станет вовсе не Леля, а смерть. Страшная смерть в пламени, которую некогда нагадала Олегу цыганка и в которую он упорно отказывался верить, считая себя неподвластным року и высшим силам.
Глупая самонадеянность. Бесполезно пытаться обмануть судьбу. Она все равно настигнет в нужный момент, раздавит, растопчет без жалости и сострадания, а заодно прихватит тех, с кем связала нас невидимая взгляду небесная веревочка. Та веревочка, о которой когда-то говорила Леля Карине, стоя в больничной палате рядом с постелью Олега.
Безотчетно, подсознательно Леля была готова в любой момент последовать за ним куда угодно, хотя бы и за последнюю, предельную черту, и сделала это легко, без слез и сожалений, так же естественно, как дышала, говорила и двигалась…
Трубка давно лежала на полу, исходя надрывными, хриплыми гудками. А Карина так и стояла перед телефоном онемевшая, недвижимая, не знающая, что теперь делать со своей жизнью, снова одна на пятом этаже под крышей.
52
Время неумолимо. Что бы ни случилось, оно неудержимо идет вперед. На смену ночи приходит день, и нету такой силы, которая могла бы остановить его наступление.
Есть только один выход не встретить новый рассвет — перестать жить. Отнять у самого себя способность видеть, слышать, осязать, чувствовать голод, холод, боль, страх.
Специалисты-психологи утверждают, что нормальный человек на это не способен. Чтобы стать самоубийцей, нужно дойти до последней грани отчаяния, заглянуть в глаза безумию, соприкоснуться с тьмой ада.
Карина могла поклясться, что видела эту тьму. На полочке над раковиной у нее лежали таблетки — белые, круглые, соблазнительно выпуклые, разделенные посередине четкой чертой. Ровно десять штук.
Каждое утро, просыпаясь, она первым делом шла в ванну
От созерцания их ей становилось легче — это был выход из тупика, шанс на освобождение.
Несколько раз Карина собирала таблетки в ладонь, наливала воды в стакан, стояла перед зеркалом, спокойно рассматривая свое отражение, даже подносила сжатую в горсть руку к губам. И в этот момент что-то останавливало ее, не давало сделать последнее движение. К горлу подкатывала тошнота, ноги слабели.
Она ненавидела себя за трусость и безволие, но, повинуясь внутреннему приказу, покорно возвращалась обратно в ванную, вновь аккуратно раскладывала таблетки на полочке до следующего раза.
Ее существование шло по инерции: утренний подъем, приготовление пищи, какие-то телефонные разговоры, поездки в метро и автобусе. Все это Карина проделывала будто во сне, не слыша, не воспринимая окружающий мир.
Боли не было, той, невыносимой, острой боли, которая, казалось бы, должна была раздирать ее на части. Видимо, сработал какой-то важный нервный центр, погрузив организм в спасительный наркоз…
Через день после трагедии прилетели хористы во главе с Любашей, а с ними постаревший на десять лет, сгорбившийся Михалыч — его не было на борту разбившегося самолета, он остался в Хабаровске послушать выступление хора.
В капелле прошла гражданская панихида. Стена возле зала была сплошь увешана фотографиями в траурных рамках, пол перед ней завален цветами.
В фойе собрались все, кто по каким-то причинам не поехал на гастроли, — заболевшие, стажеры, второй состав оркестра. Руководила церемонией Любаша, непривычно бледная, с опухшим лицом, затянутая в черный бархат. Голос ее заметно дрожал, время от времени она прерывала свою речь, опускала глаза, шумно дышала в микрофон. Она говорила о том, что произошедшее — чудовищная несправедливость, что долг оставшихся в живых во что бы то ни стало возродить коллектив в память тех, кто сумел поднять его на такую высоту.
В зале, не стесняясь, плакали в голос.
На смену Любаши пришли другие ораторы.
Карина, стоя поодаль от всех, возле самой двери, пыталась вникнуть в то, что произносили выступающие, и не понимала ни слова. В какой-то момент ее взгляд выхватил из толпы Галину — та стояла у окна, закрыв лицо руками, и медленно, равномерно раскачивалась из стороны в сторону.
Карина вспомнила фотографию Шмелева, большую, цветную, висевшую на стене рядом с фотографией Олега, почти вплотную к ней. Её поразила мысль о том, что ведь они с Галей, по сути, товарищи по несчастью, обе потеряли любимых. Но если Галина не скрывает своего горя, то почему же она, Карина, стоит здесь, посреди зала, точно соляной столб, с омертвевшим лицом и сухими глазами? Неужели и теперь, после смерти Олега, она подсознательно продолжает бояться раскрыть тайну их отношений?
Карина почувствовала зависть к Галине. Вина той казалась ей куда меньше собственной — ведь Галя не была знакома с женой Павла, не являлась ее лучшей подругой, человеком, которому безоговорочно доверяют.
Теперь она имеет право страдать, а Карина этого права лишена.
…Она оторвала взгляд от Галины, обернулась и увидела Михалыча. Тот на цыпочках, крадучись, пробирался к выходу из зала, низко опустив голову.
Ощутив, что на него смотрят, дирижер замер на месте, потом медленно поднял лицо. Губы его беззвучно шевелились.