Грустный шут
Шрифт:
Давно ль колодец в кремле рыл? Давно ль таскал владыку за бороду? Не месяцы — века минули.
Заброшен колодец. Владыку бог призвал. Губернатора — Петербург. Пушки стреляют теперь в свое время, колокола звонят — в свое. Новый владыка и новый губернатор между собой не ссорятся, живут в полном согласии, как и положено сильным мира сего. Зачем же простым смертным дурной пример показывать?
Едва заступив на должность, губернатор тотчас отправился в Софийский собор и первым подошел под архиерейское благословение.
Щедры, великодушны властители к отечественным талантам! Пикану с Гаврилой отвели закут с видом на площадь. Сквозь зарешеченное, снаружи закованное железом окно в пробитые дырки виден кремль златоглавый. Славен, светел он отовсюду! Плывут в небесной синеве купола его, башни и звонница. Мощно высятся неприступные стены. Когда отворяются ворота, как на ладони отчетливо виден дворец и торговые палаты. В посаде Барма народ потешает. Остановился подле толстого лотошника, взял пирожок на пробу. Вокруг тотчас собралась толпа. Его и зайку уж знали в городе.
— Ты чо их, — разламывая пирожок, изумился Барма, — вместо мяса монетами начинил?
И верно: из пирожка выпал золотой.
— А-ах! — в одну грудь завистливо задышали зеваки. Самое бы время опохмелиться! — Везет человеку!
— Продай-ка еще пяток, — купил и в этих обнаружил по золотому.
Толпа кинулась вразнос скупать пирожки. Торговец лег на лоток, охватив его руками, яростно завопил:
— Не трог! Баба спьяну начинку спутала! Не трог! Все мои-и!
Толпа заворочалась гневно, зароптала. По рядам шел новый воинский начальник, майор Ложкин, мордатый, дюжий. Дав по зубам одному, другому, сдернул лотошника с лотка.
— Кыш, дьяволы! Кыш, не подходите! — визжал тот, суча ногами. Не разглядев, кто перед ним, пнул майора в промежность.
— Ппес! — взревел Ложкин, приплясывая от боли. — Куда бьешь? Кого?
К торговцу подскочили драгуны.
— Не трог! — охраняя добро свое, на всю площадь вопил лотошник, отбиваясь от нападавших.
Под шумок кто-то и майору поднес.
— Ааа! — взвыл Ложкин и стал тузить правого и виноватого.
— Что там за шум? — выглянул из конторки Кобылин.
— Лотошника убивают, — ответил приказчик, постукивая кулаком о кулак.
— Что ж ты столбом стоишь? Беги на выручку! И ты ступай, Кузька! Неладно, когда торговый люд обижают.
Побежал бы и сам, но как-то неловко степенному человеку. А руки, прости господи, чешутся.
— Как там наши-то? Держатся? — время от времени спрашивал Яков Григорьевич, прислушиваясь к шуму. Тревожась, кинул на подмогу еще десяток людей. Сам взобрался на башенку и окриками подбадривал оттуда посланных.
Ложкина подмяли, кинули в бочку с дегтем. Подчиненных его месили, как тесто. Из острога, им в помощь, выскочили стражники. Из-под горы подоспели драгуны. Весь базар ощетинился кулаками. Трещали скулы, крошились
Майор выбрался наконец из бочки, оставляя черные потеки, пополз вдоль мучного ряда. Барма сыпанул на него из мучного куля. Заяц, сидевший на его плече, ухмыльнулся. Сам Барма не смеялся.
Между рядами медведь носился, где-то вылакав четверть вина. Опьянев, уронил чан с пивом, принялся крушить мясные лари.
Из дворца наместника за суматохой следил губернатор. К нему прибежал с запиской монашек. «Не пора ли унять смуту?» — тревожился владыка.
— Сия смута нам не опасна, — велел устно передать губернатор. — Пускай смутьяны друг из дружки дурь выбивают.
Владыка кивнул, услыхав ответ, и продолжал службу. Паствы в церкви поубавилось. Грянули, словно в престольный праздник, колокола.
— Бей! — слышалось отовсюду. — Шшитай им ребра!
— Не тех бьют, — сокрушался Барма, вожделенно поглядывая на дворец. — Ништо, и до этих доберемся.
Медведь, напуганный рокотом звонниц, сиганул прочь, драгунские кони, увидав его, вздыбились, роняя всадников, затем понесли. На упавших топтались охочие до драк люди тобольские.
— Круши их! Жми! — тесня рассвирепевших драгун, бесновалась толпа.
Текло вино, кровь, масло… В углу базара гудели пчелы. Привез пасечник на продажу, но, не утерпев, ввязался в драку. Барма подхватил кадь с тягучим свежим медом, принялся вымазывать им драгун и стражников. Вскочив на прилавок, накинул кадь на драгуна, крушившего оглоблей налетавших на него посадских, и открыл ульи. Тучи пчел устремились на волю.
— Летите! Летите за взятком! — напутствовал их Барма, накрывшись мокрой кошмою.
И вот вой истошный раздался. Драгун, стражников, да и всех прочих драчунов словно ветром сдуло. Все кинулись наутек.
Барма не смеялся.
Уйдя с опустевшего рынка, направился к острогу. Наверно, видят его отец с Гаврилой! Хоть бы знак какой подали. Вдруг донеслась негромкая песня:
Я летал, сиз-ясен сокол, по поднебесью. Я бил-побивал воронье-коршунье. Ох, щадил да и жалел я мелку пташечку…— Тятя! Тять! — оживился Барма, узнав голос отцовский. — Я тебя слышу! Я тебя выручу! Жди!
— Дочушку береги, Тима, — прогудел в ответ Пикан. — Меня бог не оставит. От Митрия есть вести?
— Как уехал по снегу — ни слуху ни духу.
— Авось воротится.
— Тошно мне видеть тебя в неволе, тятя!
— Скоро за подаянием в город выведут. Там и свидимся…
— Народ подыму, а вас вызволю! — зная, как непросто взбунтовать народ — это не драка, — сулил Барма.
— Жди, Тима! Надо, чтоб Митрий с добрыми вестями воротился. Нам тут терпимо. Так ведь, Степаныч?
— Жируем, — невесело хохотнул Тюхин. — Слыхал, песни поем?
— Сиживал, знаю, — насупился Барма. — Ладно, думать буду. Может, и придумаю что.