Грустный шут
Шрифт:
«Сука я, сука! Нет мне прощения!» — целуя Антипу, плакала о минувшем Феша и улыбалась новому сильному чувству.
А Пикан?
Все отняла у него, все забыла.
«Сидит, наверно, в избушке, убивается, как после смерти Потаповны. Сам о смерти помышляет. Не могу я бросить его такого! Вдруг помер или в лесу замерз! Все из-за меня, подлой! Как жить с таким камнем в душе?»
— Воротись, Антипа! — потребовала решительно, оттолкнув исцелованное, счастливое лицо. В корзине пискнула и зашевелилась Ксюша, Ксения Ивановна.
— Не люб, что ли? — Антипа устало откинулся,
«Ах, плутовка! Да надо ли? Я и так от тебя без ума!»
— Не простилась с ним… — отрывисто бросала Феша. — Хочу проститься и… прощения попросить.
— Прощайся, но помни: ты моя, навеки моя! — Антипа вылез из возка, отвязал застоявшуюся тройку и вывел под уздцы на дорогу. Едва отстранился, Феша схватила вожжи, гикнула, — кони, сбив Антипу, понесли. Он оскорбленно завыл, зарылся головой в снег Лежал, пока не продрог. Медленно, со стоном поднявшись, выбрел на дорогу и потащился вслед за умчавшейся тройкой.
— Догоню же! — сказал, встряхнувшись, потер ушибленное плечо. — Под землей достану! Все одно моя! Моя до смерти! Помни!
И Красноперов решил догонять.
— Вот ежели настигну, что тогда? Моя будет, а? — спрашивал он у Пикана.
— То ей решать, — глухо отозвался тот. Для себя все решил. Что разбито — не склеишь. А вот дочку могла оставить. Больше-то ничего нет. Едва поверил, что все наладилось, и — обманулся. Ускользнуло неверное счастье! Воля да вера — вот опоры!
Думал, а воля ослабла. Вера пошатнулась. Истов был в вере, неломок, и все же сломался. Не лежит душа к богу. А сколько поклонов ему отбил, сколько выговорил молитв! Взывал к нему, ждал ответа и не получал. Надеялся: среди множества песчинок, именуемых людьми, господь снизойдет к одной ничтожной песчинке, к нему, смилостивится. Нет, нет милости! И за грехи, и за праведные дела награды равные: муки, которым несть числа. Словно для одних мук человек создан. Едва поманит краткая мимолетная радость и тотчас исчезнет. Боль и сомнения — вот вечные спутники его.
«Верно ли это? Верно ли?» — бессонными ночами спрашивал Пикан бога. Не получая ответа, роптал и сомневался.
Снова уселся за Библию, долго и придирчиво обдумывал каждую строчку и с ужасом для себя открывал, что в бесспорности святого учения сомневается. Сомнения начались с первой же страницы. И чем глубже вдумывался, тем больше они укреплялись.
«Но ежели нет бога — кто создал этот мир? Кто человека создал?.. Есть, есть бог! Тогда отчего он глух ко мне? Отчего глух к другим людям?
Отдал Библию дураку, взроптал… То грех. Да ведь не из одних же грехов я состою! Ты меру мне укажи, господи! Меры мукам моим нет.
Ушла Феша, дочь увезла… По греху ли возмездие? Я жил, как пташка, всяк час в трудах и заботах. Я не отринул тебя пока, токо охладел…»
— Айдате, робяты! — напряженным высоким голосом звал Красноперов. Решил: догонит беглянку. Догонит и отберет. Богат Антипа, да ведь и он не бедняк. — Айдате живо! Споймаем — всем по полтине!
— Роздыху не даешь, —
— Не скупись, Минеич! — поддержал товарищ его, мокрогубый, с веселыми плутоватыми глазами. — Можно и по целковому.
— Добро, будет, как вырядили, — расщедрился Красноперов, решив, что добыча того стоит. — Поспешайте!
Но не успели выехать из ограды — у ворот захрапели кони.
— Явилась, гулена!
Минуя Красноперова, Феша вбежала в избу.
— Иванушка, горький мой! Ох, как я виновата перед тобой! Вины не смыть…
— Сердцу велеть неможно, — взяв дочку, молвил Пикан. — Больно, что ушла, однако неволить не стану. Стало быть, лучшего выбрала.
— Лучше тебя никого нет! — говорила Феша, обнимая его колени.
— Нет, а сама под другого легла, — скрипуче рассмеялся Красноперов.
— Молчи ты, дудка усохшая! Тебе ли бабу понять? Вместо глаз алтыны.
— Тебя и алтынами наскрозь вижу. Сучка, и ничего больше! Вяжите ее, робятушки. Конуру ей найду…
— Не тронь, — неожиданно заступился Пикан и отстранил подступивших к ней казаков. — Силой не приручишь.
— Заставлю — ноги мыть будет и той же водой напьется, — хорохорился таможенник, снова подав знак команде.
— Сказал, не трогать! — задвигал бровями Пикан. С ним рядом стал Спиря. Казаки нерешительно запереглядывались. — Ты ее раньше потерял, — проговорил тихо, с болью. — Я токо что. Кому больней?
— Я нищей взял ее в свой дом, — проворчал таможенник. — Ты схитил…
— Решит к тебе — держать не стану. Она в выборе вольна.
— Уж лучше головой в омут! — с ненавистью глядя на таможенника, выкрикнула Феша.
— Коли так, ступай. Дочь мне оставь. Антипе другую родишь, — решил бесповоротно Пикан.
— Не лишай доченьки, Ваня! — взмолилась женщина, снова падая на колени. — Сми-илуйся, молю тебя!
— У тебя Антипа. У меня — никого.
— Куда я без Ксюши? — рыдала Феша. Пикан был неумолим. — Без нее мне не жить.
— Сама путь себе выбрала. Ступай. Дочушку боле не увидишь, — сказал последнее слово Пикан. Ему никто не перечил.
— Кесарю кесарево, так-эдак, — пробормотал Спиря.
Феша, старея на глазах, обессиленно поднималась. Поднявшись, укоризненно выдохнула:
— Жесток ты, Ваня! Половину сердца моего вырвал. Жесто-ок!
— Молчи! — взорвался Пикан, не выдержав мучительной этой пытки. — Я — половину, ты — всё на куски разбила, — пророкотал он, сдерживая себя. — Ступай с богом.
Феша низко ему поклонилась и тихо молвила:
— Прощай, Ваня. Береги доченьку. Вырастет — скажи ей обо мне. Мол, до последнего часу…
Постояла, словно надеялась на что-то, и, опустошенная, бледная, пошатываясь, вышла.
Красноперов моргнул одному из казаков: «Не зевай!» Но Пикан тоже был непрост:
— Проводи, — сказал он Спире. — Дом этот оставляю тебе. — И вышел, взяв с собой девочку.