Грядущий мир. Фантастические повести советских авторов 20-х годов
Шрифт:
Стерн грустно качает головою и уходит.
В той комнате жила Евгения. Теперь ее нет. Он один, совсем один, в этом великом, но чужом Мировом Городе. Викентьев бродит по комнатам, опустив голову, подходит к радио-идеографу.
— Ява! Остров Ява! — вызывает он.
— Соедините с Лессли… Это я, Викентьев. Я хочу говорить с Евгенией.
Лицо Евгении. Ее волосы цвета сумерек. Лицо грустно, но глаза горят счастьем.
— Викентьев, мне вас так жаль!
Но Викентьев, против ее желания, читает ее мысли:
— Мне так хорошо! Я так счастлива! Жизнь моя полна! Лессли! Лессли!
Викентьев разъединяет идеограф и выходит из комнаты. Лифт спускает его вниз, на улицу. Он идет, сам не зная куда, по светящимся улицам Мирового Города. Тротуары почти пусты. Граждане Мирового Города — на террасах. В серебристо-голубом сиянии мчатся по мостовым радиомобили.
Надломленный, без мыслей в голове, Викентьев бродит по улицам, пересекает широкие площади, поднимается на горбы мостов, спускается в туннели. У него подкашиваются ноги от усталости, но он не останавливается.
Какой-то длинный бесконечный мост. Бруклинский мост. Викентьев шатаясь бродит по мосту. За ним увязалась собака, которая не отстает от него, и, когда он останавливается, она поднимает морду, виляет хвостом и тихо скулит. Он ежеминутно оглядывается — не отстала ли собака, и боится, что она уйдет от него.
Золотые пряди зари раскинулись на восточном склоне неба. Викентьев прислонился спиною к стене огромного дома. Собака сидит у его ног и, подняв к нему морду, тихо скулит.
— Собака, ты тоже одинока? Ты потеряла своих?
Не сознавая сам, для чего он это делает, Викентьев прикрепляет к голове собаки чашечки карманного идеографа, которым снабжен каждый гражданин Мирового Города.
Странное ощущение. Тоска по запаху, по острому запаху. Этот запах шел от человека с громким голосом. Где этот человек? Где хозяин?
Собака потеряла своего хозяина и тоскует. Викентьев потерял близкого человека. Собака и человек одинаково одиноки в этом всемирном муравейнике. Идем дальше, собака. Куда? Не все ли равно?
— Гражданин! Гражданин!
Кто-то трясет Викентьева за плечи. Он сидит на ступени высокого дома, опустил голову на руки и спит.
— Гражданин! Гражданин! Вы больны?
Викентьев раскрывает усталые веки и поднимает голову. Человек в светлом плаще положил свои руки на его плечи и говорит что-то.
— Где собака? Где собака? Она ушла?
Человек не понимает Викентьева и соединяется с ним идеографом.
— Собака? Вы потеряли собаку, гражданин?
— Да, собаку… Нет! Я потерял любимого человека, женщину, Евгению. Лессли ее отнял у меня.
— Отнял? Разве она вещь? Вы странно мыслите, гражданин!
Человек в светлом плаще с удивлением рассматривает Викентьева.
— Человеком невозможно владеть. Человека нельзя отнять. Он не предмет, — внушает человек в плаще.
— Она ушла от меня. Я ее люблю.
— О, теперь я понимаю вас, гражданин! Но это ее право. Тут ничего не поделаешь. Впрочем, если вам очень трудно, пойдемте.
Человек в плаще помогает Викентьеву встать. Викентьев не может стоять. У него подгибаются колени.
— Да вы совсем больны! — восклицает человек в плаще. — Погодите минуту.
Он опять усаживает Викентьева на ступень, подходит к киоску идеографической станции и вызывает радиомобиль.
Усаживая Викентьева в радиомобиль, человек в плаще говорит:
— Я знаю, куда вас вести, чтобы вылечить. Через несколько часов вы будете совершенно здоровы.
— Сядьте в это кресло. Сидите спокойно и старайтесь не думать ни о чем. Смотрите на этот блестящий отражатель. Сосредоточьте на нем все свое внимание.
Маленький юркий человек, в белом халате, врач лечебницы эмоций, глядит своими пронзительными черными глазами в глаза Викентьеву и гладит его по голове, по лицу, по плечам. У врача повелительный резкий голос, и хотя Викентьев не понимает того, что он говорит, но чувствует себя во власти какой-то силы.
Врач соединяет себя с Викентьевым идеографом.
— Вы хотите уснуть! — повелительно диктует он Викентьеву. — Вы закрываете глаза! Вы дремлете!
Да, Викентьев хочет спать. Кресло плывет под ним. Еще несколько минут, и он почти теряет сознанье. Но это не сон, а полудремота. Он ощущает присутствие врача и его силу.
— Евгения Моран, — произносит врач с чужим акцентом. Веки Викентьева вздрагивают.
— Евгения Моран, — повторяет врач. — Она далекая. Чужая! Слышите? Нет тоски по ней. Слышите?
Странно, почему он тосковал по Евгении, дочери профессора Морана. Викентьев безвольно соглашается с врачом. Она далекая, чужая…
Он совсем теряет сознанье. Врач осторожно выходит из кабинета и возвращается с помощником. Оба они переносят Викентьева на кушетку. Щупают его тело: оно в каталепсическом состоянии.
— Теперь вы просыпаетесь, — приказывает врач. — Вы больше не больны тоской по Евгении Моран.
Викентьев просыпается. Садится на кушетке. Он устал, разбит, но нет тоски и чувства потерянности.
— Где вы живете, гражданин?
Викентьев не может назвать того дома, в котором он живет. Он бормочет:
— Стерн… Я живу там, где Стерн.
— У нас очень много граждан с таким именем. Покажите-ка ваш идеограф.
На чашечках идеографа — номер. Врач вызывает станцию.
— Вы живете на улице Ленина, в доме № 107. Я вызываю радиомобиль. Он отвезет вас домой. В течение недели вы будете приезжать ко мне.