Грядущий мир. Фантастические повести советских авторов 20-х годов
Шрифт:
— А это средство?
— Это средство не годится, — возражает Джон Хайг. — Хорна нельзя купить.
Брови Вилльяма Прайса убегают в лоб:
— Что значит нельзя купить? Все покупается. Вопрос сводится к тому — за сколько.
— Хорна невозможно купить — повторяет Джон Хайг. — И в конце концов, дело не в нем. Что значит Эдуард Хорн без масс?
Спортсмен Леон, рассматривавший до сих пор свои ногти, роняет в мегафон свою первую и единственную фразу:
— Все можно купить. Массы тоже можно купить.
И снова принимается за свои ногти.
Джон Хайг согласен с Леоном Дэвисом. Именно это
Дивиденд против Хорна и его идей. Выпуск акций в мелких купюрах. Рабочие трех самых мощных трестов делаются акционерами. Конечно, это — горе-акционеры, но… Рабочий, получающий дивиденд, негодный материал для идей Хорна. Хорн может сколько угодно долбить о коммунизме, у рабочего в мозгу будет звенеть одно: «дивиденд». При этом: самая широкая рассрочка! Самые льготные условия!
Какой-то король сказал что-то про курицу в супе каждого фермера. Ах, да! Король сказал, что он желал бы, чтобы в супе каждого фермера была курица. И если бы фермеры ежедневно ели курятину, у короля была бы голова на плечах, а не на эшафоте.
Итак, джентльмены дадут каждому рабочему по курице. По курице, несущей дивиденд. Джентльменам это не будет стоить ни одного цента. Но зато Хорну это будет стоить нескольких сот тысяч рабочих. Факт!
В мегафоне трещат хлопки. Джентльмены желают носить свои головы на плечах.
Рабочие льются потоками по асфальту тротуаров. В свете дуговых фонарей и витрин снежинки кружатся, как белые мотыльки, и белят головы, плечи, верхи пролеток, крыши омнибусов и трамваев. Рыжий туман. Тусклые пятна огней.
Рабочие вливаются в зал. Сзади напирают кепи, котелки, шляпы. Спереди — плотина кепи, котелков, шляп.
Стоп! На страже порядка круглый полисмен. Сначала он поднимает свой нос — картофелину, потом — палочку. Стоп!
Что значит стоп? Нет места? Великолепно! Для токаря Пиртона не найдется места? А известно ли бобби, что сегодня говорит Хорн? Хорн будет говорить о безработице. Токарь Пиртон сидит без работы. Токарь Пиртон имеет право послушать речь Хорна о безработице.
Что? Свисток? Ну, право, ссора с полицейским сейчас не входит в расчеты Пиртона. Пиртон ныряет в толпу и, припадая на свою хромую ногу, уходит подальше от греха.
Огненными аршинными буквами кричат бюллетени на витринах газет. Пиртон вмешивается в толпу, стоящую перед витриной.
— Япония стягивает флот! — кричит бюллетень.
— Англия вручила ноту правительству С.-А. Ш.!
— Секретное заседание во французской палате!
В потоке шляп, котелков и кепи мелькают белые листы вечерних газет. Их рвут у газетчиков, читают у витрин магазинов еще свежие, маркие от типографской краски, столбцы.
— С.-А. Ш. не желают войны. Но С.-А. Ш. предупреждают, что…
— Прием послов Англии, Японии и Франции в Белом Доме… Американский народ не допустит…
— Нам нужна почва в Китае. Япония интригует.
Что? Опять втирают очки! Точь-в-точь, как перед прошлой войной. Хромой Пиртон потерял ногу на той войне, потерял работу после войны, потерял жену от безработицы. То есть, умерла от чахотки, а чахотка началась от безработицы… Нет, Пиртона больше не поймают на эту удочку!
Котелки и кепи шумят у витрины «Нью-Йоркского Вестника». Опять война, опять? Пусть воюют те, кому она нужна.
В дверях редакции господин в цилиндре. Он снимает цилиндр и машет им.
Тише! Тише! Мистер Реджинальд Гордон, директор «Вестника» желает говорить… Тише!
Весь мир, кроме миролюбивой Америки, вооружен до макушки. Мистер Реджинальд Гордон уверен в том, что американский народ этого не потерпит. Во имя человечности и цивилизации. Америка не желает войны. Но война за разоружение — это другое дело.
Одна кепка, всунув два пальца и рот, пронзительно свистит. Пиртон нагибается за чем-то. Но на нью-йоркских тротуарах трудно найти камень, и Пиртон швыряет свой костыль в Реджинальда Гордона, директора «Вестника».
— Мошенник! Кто тебя купил? — кричит хромой Пиртон. — Теперь-то вы уже не заговорите нам зубов!
— Вы уже не заговорите нам зубов! — кричат кепи и котелки.
Реджинальд Гордон скрывается в дверях редакции. Звенит стекло. Блестящие осколки дождем брызжут на тротуар. Бюллетень в витрине гаснет. Свист, грохот, звон. Над кепи и котелками работают белые дубинки полицейских…
И опять несет толпа хромого Пиртона, потерявшего ногу, потерявшего жену, потерявшего костыль. Что у него осталось? Руки? Их не покупают. Никто и нигде! Ни в Америке, ни в Европе. Везде кризис, кризис.
Толпа несет Пиртона дальше и дальше, куда-то в желтый туман. Как сверчки верещат со всех сторон свистки полицейских.
Вдруг наверху, над головами, вырастает человеческая тень. Она огромна, и кажется, будто своей головою она касается крыш небоскребов. Она грохочет, как гром:
— Товарищи!
— Кто это?
Эдвард Хорн! Он взобрался на памятник. Туман увеличил, растянул тень от его фигуры. Толпа смыкается вокруг памятника.
— Товарищи! — гремит он.
Он берет мысли Пиртона, сгущает их, зажигает их огнем и бросает их в толпу, в Пиртона. Да, да и Пиртон думал тоже самое, и все думали то же самое, что говорит Хорн. Но они не знали своих мыслей, они только чувствовали их, а Хорн их выражает горячими словами. И все подхватывают мысль, которая давно бродила в их головах:
— Великая забастовка.
Тысячи Пиртонов бросают вверх свои кепи, котелки и шляпы. Рыжий туман наполнен громкими криками.
Тень на памятнике тает. Хори спешит в другой конец города. Из тумана надвигаются новые лавины народа. Улицы, площади, скверы гремят. Унизаны людьми деревья, решетки, подножия памятников. Люди поднимаются из туннелей метрополитена. Люди спускаются с платформы висячей железной дороги. Люди идут по панелям, по мостовым, по мостам. Идут! Идут!
Джон Хайг просыпается в своей спальне и протягивает руку к звонку. Он долго звонит, пока, наконец, приходит слуга. У Джона Хайга зловещая морщинка на переносице. Но старый лакей бледен, руки у него трясутся и Хайг в тревоге привстает на кровати.