Грядущий мир. Фантастические повести советских авторов 20-х годов
Шрифт:
— Где газеты, Дик?
— Газет нет, — угрюмо отвечает слуга.
— Газет нет? Как нет? Отчего?
— Они не вышли. Забастовка.
— Забастовка? — переспрашивает Джон Хайг. — Гм, забастовка!.. Отчего так долго никто не отзывался на звонок?
— В доме никого нет, кроме меня. Все разбежались. Вчера ночью, сэр… Пришли из Профессионального союза домашней прислуги… Великая забастовка. Она меня не касается, сэр! Честное слово!
Джон Хайг торопится и не попадает в рукава халата. Он идет к умывальнику. Из крана вырывается свист. Воды нет.
— Почему нет воды?
— Великая забастовка, — уныло вторит слуга.
Сотни пропеллеров жужжат в темноте над огромным городом. Человек, затянутый в кожу, со стеклами на глазах, перегнулся через борт головного аэроплана. Париж там, внизу, в глубине восьмисот метров, погасил электричество и грозно ревет пушками, строчит пулеметами, щелкает винтовками в липкой черноте туманной ночи. Ничего не видно. Только над центром рубинится огромное зарево пожара. По темным каналам улиц ползут огненные червячки. Это передвигаются отряды, освещающие себе дорогу факелами.
Головной аэроплан сигнализирует светом. Воздушная эскадра жужжит гуще и спускается. Аэропланы реют над самым городом. Дирижабль в центре эскадры зажигает прожектор. Белый луч втыкается в пропасть над воздушной эскадрой, прокалывает темноту и вырывает из мрака куски улиц, площадей, шпили соборов и дворцов, мосты.
Командующий воздушной эскадрой Николай Баскаков следит из своей кабинки в головном аэроплане за движением луча. Его штаб из четырех человек сидит за картой Парижа, разогнанной на столе посреди кабины, и втыкает то тут, то там, красные и белые флажки.
Баскаков, не отрываясь от бинокля, диктует:
— Предместья — красные. Елисейские поля — белые. Вендомская площадь — белые. Площадь Пирамид — красные.
Подле аэроплана рвется шрапнель. Внизу установили зенитные орудия и бьют по воздушной эскадре. Но она уже нащупала расположение борющихся сторон. Центр окружен красными. Белые укрепились в центральных кварталах.
Опять сигнализирует головной аэроплан. Эскадра перестраивается среди вспышек рвущейся шрапнели и спускается еще ниже. Слышнее, ярче рев орудий. Каналы улиц приближаются. Они пересечены путаницей проволочных заграждений, взрыты, загромождены. Желтое облако ползет к рабочему предместью Сент-Антуан.
Баскаков отрывается от бинокля. Его лицо искривлено и бело.
— Мерзавцы! — воскликнул он. — Они действуют ядовитыми газами.
И приказывает дать сигнал о начале боя. Красная ракета рассыпается мелкими алыми звездочками. Это сигнал. С бортов аэропланов летят вниз бомбы. Грохот. Сотрясение воздуха. Огненные веера взметаются ввысь.
Две сотни аэропланов — точно одна гигантская птица. Сигнал. Все разом скользит вниз, как по воздушным ступеням. Остановив моторы, падают, чуть не задевая крыльями о шпили соборов и дворцов. Бросают дождь бомб. И опять взмет ввысь.
Двадцать пять аэропланов, обшитых броней, гибко изворачиваясь среди взрывов и воздушных воронок, строчат пулеметами из бронированных, куполообразных кабинок. Под одним воздушным броневиком — облачко белого дыма. Брызнули искры. Взрыв. Огромным огненным комом низвергается аэро-броневик в пропасть. Отделившись от него, падает маленькая темная фигура летчика.
Белый палец прожектора опять выхватывает из темноты куски Парижа: сверкает извив Сены, убегает назад в чугунное кружево мостов, зажигаются золотыми иглами шпили, пробегают площади, бульвары. Все в дыму, в вспышках огня, в движении масс, в нагромождении…
Баскаков весело и бодро распоряжается:
— Превосходно! Переставьте флажки! Красные прорвались в центр!
Сигнальный взмет ракеты. Эскадра поднимается, перестраивается и, снизившись, опять начинается бой.
Каждые полчаса его высочество насыпает на ноготь горку желтоватого порошка и втягивает его в свой августейший нос. Его высочество нюхает кокаин.
Но кокаин весь вышел, и его высочество впадает в бешенство. Его глаза — точно две никелевые монеты. Он ничего не понимает. Он кричит, брызгая слюной:
— Мерзавцы! Дайте мне кокаин! Я не могу жить без кокаина!
Потом он тупеет. Его бритое длинное лицо деревенеет. Впалый лоб покрывается потом. Его высочество вторит:
— Меня расстреляют. Увезите меня подальше. Я боюсь, боюсь!
Утром невдалеке от яхты пробегают два миноносца под красными вымпелами. У Джона Хайга, не отрывающегося от подзорной трубы, пробегают колкие жгучие иголки по спине: на плакате на носу переднего миноносца написано:
«СОВЕТСКАЯ ФЕДЕРАЦИЯ ПРИАТЛАНТИЧЕСКИХ СТРАН».
Мистер Хайг молча смотрит на адъютанта его высочества, лорда Роберта Рой. Лошадиное лицо лорда Рой, как бумага. С трудом выдавливает из себя слова.
— Судна португальские. Значит, там тоже…
И вдруг начинает кричать:
— Сорвите флаг! Американский флаг! Выкиньте красный флаг!
— Лучше никакого, — приказывает Джон Хайг.
Флаг сорван. Яхта идет без флага. Через часа два яхта останавливает парусную рыбачью шхуну. Седой рыбак. Лицо обожжено солнцем. Ярко блестят белые зубы и белки глаз. Он стоит на палубе яхты, расставив широко ноги, и выбрасывает гортанные непонятные комки звуков.
— Что? Что он говорит? — жадно спрашивает Джон Хайг. Офицер переводит, кривя рот в больную гримасу.
— В Португалии рабочее правительство, — вот что он говорит… В Испании тоже… Король в тюрьме… Собственность конфискована. Хорошие дела, нечего сказать!
Рыбак радостно осклабляется и быстро выбрасывает еще несколько гортанных звуков.
— Что он говорит? — опять спрашивает Джон Хайг, чувствуя, что у него сводит челюсть.
— Газета. У его сына на шхуне есть газета.
Джон Хайг втискивает в черную твердую ладонь рыбака бумажку в десять долларов.