Грязная работа
Шрифт:
Ему показали пленки службы безопасности, и все — медсестра, врач, администраторы и юристы — посмотрели черно-белые кадры:
вот Чарли выходит из палаты Рэчел, вот пустой коридор, вот Чарли возвращается в палату. Никакого высокого черного в мятно-зеленом. Даже компакт-диск не нашли.
Недосып, сказали все. Галлюцинации, вызванные измождением. Травма. Ему дали что-то для сна, что-то от тревожности, что-то от депрессии и отправили домой с малюткой-дочерью.
Когда на второй день Рэчел отбормотали и похоронили, малютку Софи держала на руках Джейн, старшая сестра
Он не помнил, как выбирал гроб, как все улаживал. Больше походило на сон сомнамбулика: взад-вперед шаткими призраками перемещались ее родственники в черном, извергая малоадекватные клише соболезнований:
— Нам очень жаль. Она была так молода. Какая трагедия. Если мы чем-то можем помочь…
Отец и мать Рэчел обнимали Чарли, соприкасаясь с ним головами в вершине треножника. Сланцевый пол похоронного зала был испятнан их слезами. Всякий раз, когда плечи тестя сотрясались от рыданий, сердце Чарли разрывалось вновь. Сол сжал лицо зятя ладонями и сказал:
— Ты не представляешь, потому что я не представляю.
Но Чарли представлял, ибо он был бета-самцом и на нем лежала проклятая печать воображения; он представлял, потому что потерял Рэчел, а теперь у него дочь — эта крохотная незнакомка, что спит у его сестры на руках. Он представлял, как и ее забирает человек в мятно-зеленом.
Чарли посмотрел на пол в пятнах от слез и сказал:
— Вот почему большинство похоронных залов застелено коврами. А то кто-нибудь поскользнется.
— Бедный мальчик, — произнесла мать Рэчел.
— Мы, разумеется, посидим с тобой шиву.
Чарли пробрался через зал к сестре: на той был его двубортный костюм из темно-серого габардина в тонкую полоску, и от сочетания суровой прически поп-звезды восьмидесятых и младенца в розовом одеяльце сестра смотрелась не столько андрогинной, сколько попутанной.
Чарли считал, что на ней костюм сидит гораздо лучше, чем на нем, но все равно могла бы и спросить разрешения.
— Я так не могу, — сказал он.
И дал себе рухнуть вперед, пока отступающий клин его темных волос не уперся в ее склеенный гелем платиновый чубчик имени «Стаи чаек». [4]
4
«Стая чаек» («A Flock of Seagulls», с 1979 г.) — английская поп-группа, относившаяся к движению «новых романтиков», пик популярности которого пришелся на самое начало 1980-х гг.
Ему казалось, что для скорби это лучшая поза — вот так бодаться: вроде как пьяно стоишь у писсуара и падаешь, пока не воткнешься головой в стену.
Отчаяние.
— Ты отлично держишься, — сказала Джейн.
— Так редко у кого получается.
— Что такое, нахуй, «шива»?
— Мне кажется, это такой индусский бог со всякими руками.
— Что-то не то. Голдстины собираются со мной на нем сидеть.
— Рэчел что, не научила тебя быть евреем?
— Я не обращал внимания. Думал, у нас еще есть время.
Джейн переместила малютку Софи в позу мяча в руке полузащитника, а свободную ладонь положила Чарли на загривок.
— У тебя все будет хорошо, братишка.
— Семь, — сказала миссис Голдстин.
— «Шива» означает семь.
Раньше
Шиву они сидели в квартире Чарли и Рэчел, выходившей на линию канатной дороги на углу Мэйсон и Вальехо. Здание это — четырехэтажное, эдвардианское (архитектурно — не вполне кутюр роскошной викторианской куртизанки, но все равно вульгарных оборок и хлама довольно, чтобы наскоряк оприходовать морячка в переулке) — построено было после того, как землетрясение и пожар 1906 года смели с лица земли целый район, ныне ставший Северным пляжем, Русским холмом и Китайским кварталом.
Когда четырьмя годами ранее умер отец, Чарли и Джейн унаследовали здание вместе с лавкой старья, занимавшей первый этаж. Чарли достались дело, просторная спаренная квартира, где прошло их детство, и стоимость содержания развалюхи, а Джейн — половина дохода от аренды и одна из квартир на верхнем этаже с видом на мост Бэй-бридж.
По распоряжению миссис Голдстин все зеркала в доме затянули черной тканью, а на кофейный столик посреди гостиной водрузили здоровенную свечу. Сидеть полагалось на низких скамеечках или подушках — в доме ни того ни другого не нашлось, поэтому Чарли впервые после смерти Рэчел спустился в лавку за чем-нибудь подходящим.
Из кладовой за кухней черная лестница вела на склад, где Чарли среди ящиков товара, который еще предстояло рассортировать, оценить и вынести в лавку, устроил себе кабинет.
Внутри было темно, если не считать того света, что сочился в витрину от уличных фонарей на Мэйсон-стрит.
Чарли остановился у подножия лестницы, не снимая руки с выключателя, — просто смотрел. Среди полок с безделушками и книгами, башен старых радиоприемников, вешалок со старой одеждой — все темное, сплошь бугристые тени во мраке — что-то тлело красным, чуть ли не пульсировало, словно бились сердца. На вешалках — свитер, в горке с антиквариатом — фарфоровая лягушка, у самой витрины — старый поднос «Кока-Кола», рядом — пара башмаков. Все это рдело.
Чарли щелкнул выключателем, флуоресцентные трубки зажглись, сперва помигав, жизнью, и вся лавка осветилась. Красное сияние погасло.
— Таааак, — сказал себе Чарли — спокойно сказал, точно теперь все было в полном порядке.
Выключил свет. Горящая красная хрень. На стойке неподалеку тускло светилась латунная визитница, отлитая в виде американского журавля. Секунду Чарли к ней присматривался — просто убедиться, что на нее не падает жуткий отсвет какого-нибудь красного фонаря снаружи. Шагнул в темную лавку, вгляделся в латунного журавля пристальнее, склонив голову набок.
Не-а, красным явно пульсировала сама латунь. Чарли развернулся и рванул вверх по лестнице.
Влетев в кухню, он едва не сшиб Джейн, которая нежно укачивала малютку Софи на руках, что-то ей при этом тихонько воркуя.
— Что? — спросила Джейн.
— Я же знаю, у тебя внизу валяются какие-то здоровые подушки.
— Не могу, — ответил Чарли.
— Я удолбался. — И он рухнул на холодильник так, словно брал его в заложники.
— Я принесу. На, подержи ребенка.
— Не могу, я обдолбан. У меня галлюцинации.