Грязная работа

Мур Кристофер

Джейн разместила младенца в изгибе правой руки, а левой обняла младшего брата за плечи.

— Чарли, ты принимаешь антидепрессанты и успокоительные, а не трескаешь кислоту. Посмотри вокруг, здесь же все на чем-нибудь сидят. — Чарли послушно выглянул в кухонный проход: женщины в черном, большинство — средних лет или старше, качают головами, мужчины держатся стоически, рассредоточились по периметру гостиной, у каждого в руках — солидный стакан, все пялятся в пространство.

— Видишь, всем пиздец.

— А маме? — Чарли показал подбородком на мать, выделявшуюся из прочих седовласых дам в трауре: она была обвешана серебряными украшениями навахо и так загорела, что, делая глоток «старомодного», [5] будто вся утекала в стакан.

— Маме особенно, — ответила Джейн.

— Схожу поищу, на чем сидеть шиву. Не знаю, почему нельзя на диване. Бери дочь.

— Не могу. Мне ее не стоит доверять.

— Бери, сука! — рявкнула Джейн прямо в ухо брату — но как бы шепотом.

5

«Старомодный» — первый напиток, считающийся коктейлем: бурбон, скотч или ржаной виски, содовая, горькая настойка «Ангостура» и кубик сахара. Рецепт и способ приготовления впервые описаны в 1806 г.

Между ними уже давно решилось, кто в доме альфа-самец, — им был не Чарли. Джейн сунула ему в руки малютку и направилась к лестнице.

— Джейн, — воззвал к ее спине брат.

— Ты там оглядись, перед тем как зажигать свет. Может, какую жуть заметишь.

— Ну да. Жуть.

Джейн оставила Чарли в кухне — он внимательно осматривал дочь: ну, может, голова чуть продолговатая, а так немножко похожа на Рэчел.

— Твоя мамочка любила тетю Джейн, — сообщил он малютке.

— Они вместе разбивали меня в «Риск»… и в «Монополию»… и в спорах… и на кухне у плиты. Спиной он сполз по холодильнику на пол, уселся, раскинув ноги, и зарылся лицом в одеяльце Софи.

В темноте Джейн шваркнулась лодыжкой о деревянный ящик со старыми телефонами.

— Да это просто дурь какая-то, — сказала она себе и щелкнула выключателем.

Никакой жути. Затем — потому что Чарли бывал кем угодно, только не психом, — опять выключила свет: ничего не пропустила?

— Жуть, ага.

Никакой жути в лавке не наблюдалось — за исключением самой Джейн, которая стояла в торговом зале и потирала лодыжку.

Но, не успев снова зажечь свет, Джейн заметила, как снаружи кто-то заглядывает в витрину — ладонями защищает глаза, чтобы пробиться взглядом сквозь отражения фонарей. Пьяный турист или бездомный, решила она. Прошла по темной лавке между минаретами комиксов и укрылась за вешалкой с пиджаками, откуда хорошо просматривалась витрина, вся в гроздьях дешевых фотоаппаратов, уставленная вазами, усыпанная ременными пряжками и прочим барахлом, кое Чарли почитал достойным покупательского интереса, но не достойным того, чтобы раскокать стекло и стибрить.

Мужик был вроде высок ростом и не бездомен — одет прилично, только отчасти монотонно, в светлое: Джейн показалось — в желтое, но под уличными фонарями не угадаешь. Может, и светло-зеленое.

— Мы закрыты, — сказала она громко, чтоб ее услышали сквозь стекло.

Человек снаружи оглядел всю лавку, но Джейн не заметил и отошел от окна. И впрямь высок. Очень высок. Свет поймал линию его скулы, когда он повернулся. А кроме того — очень худ и до крайности черен.

— Я ищу хозяина, — сказал высокий человек.

— Надо ему кое-что показать.

— В семье горе, — ответила Джейн.

— Мы будем закрыты всю неделю. Можете прийти через неделю?

Высокий кивнул, оглядывая всю улицу слева и справа. Качнулся на одной ноге, будто собирался задать стрекача, но все время останавливал себя — как спринтер, напрягшийся у стартовой колодки. Джейн не шелохнулась. На улице всегда кто-нибудь есть, к тому же еще даже не слишком поздно, только мужик все равно какой-то дерганый.

— Послушайте, если вам нужно что-нибудь оценить…

— Нет, — оборвал он.

— Нет. Просто передайте ему, что она… нет, скажите, пусть ждет бандероли почтой. Пока не знаю, когда придет.

Джейн сама себе улыбнулась. У мужика что-то есть — брошка, монета, книга, — и штуковина эта, считает мужик, принесет ему какие-никакие деньги: выкопал, наверное, в бабушкином чулане. Такое Джейн видела десятки раз. Ведут себя при этом так, словно отыскали потерянный город Эльдорадо, — приходят, запрятав вещицу под курткой или обернув в тысячу слоев папиросной бумаги и обмотав клейкой лентой.

(Чем больше ленты, как правило, тем никчемнее оказывается предмет, — наверное, соотношение можно рассчитать по какой-нибудь формуле.) В девяти случаях из десяти — наверняка дрянь.

Джейн наблюдала, как отец искусно пытался не обидеть такого клиента и мягко низвести его до разочарования, убедить, что от воспоминаний вещь бесценна и он, презренный старьевщик, даже не станет пытаться ее оценить. Чарли же просто говорил им, что ничего не понимает в брошках, монетах или что у них там, и за дурными известиями отправлял к кому-нибудь другому.

— Ладно, передам, — сказала Джейн из укрытия пиджаков.

На этом дылда ушел огромными шагами богомола, скрылся с глаз.

Джейн пожала плечами, отошла от витрины и зажгла свет, после чего нырнула за подушками в кучи старья.

Заведение было немаленькое — оно занимало почти весь нижний этаж здания, к тому же порядка здесь не наблюдалось почти никакого, ибо каждая система, разработанная Чарли, через пару недель рушилась под собственной тяжестью, и в сухом остатке выходило не лоскутное одеяло благоустройства, а заросший сад несочетаемых куч.

Лили, девушка-готка со свекольными волосами, работавшая у Чарли три дня в неделю, говорила, что если им вообще удается здесь что-либо находить, это просто лишнее доказательство теории хаоса, — после чего, бормоча себе под нос, удалялась в переулок курить гвоздичную папироску и прозревать Бездну.

(Хоть Чарли как-то и заметил, что эта самая Бездна до ужаса напоминает обычный мусорный контейнер.)

Навигация по проходам заняла у Джейн минут десять; она отыскала три подушки — вроде бы широкие и толстые, в самый раз для сидения шивы, — а вернувшись в квартиру, брата своего обнаружила на полу: тот свернулся зародышем вокруг малютки Софи и спал. Остальные плакальщики совершенно о нем забыли.