Грязный лгун

Брайан Джеймс

«Привет папочка, я дома. Тренировка прошла отлично…» — Нет, это участь Поли, а не моя, он не захотел дать мне этого раньше, а сейчас я уж точно не буду жить по этим правилам.

Я иду прямо к двери, обалдевший от шума, голова идет кругом от людей, проходящих мимо меня, толкающих меня то справа, то слева, то спереди, то сзади.

Я только хочу выбраться отсюда.

Я не замечаю Сина, пока он не хватает меня за руку, чуть было не свалив на землю, потому что я иду очень быстро — подальше от всего этого. Он надвинул свою шерстяную шапку на глаза, и поэтому я не узнал его; пока я шел,

мои руки и так были сжаты в кулаки, и по инерции я завел руку назад, чтобы вмазать ему по лицу.

— Эй, спокойно, ты чего творишь? — Его голос я узнал, но мои глаза горят, и лишь потом я постепенно начинаю различать его лицо.

— Ах, это ты, Син, — я трясу головой, меня лихорадит, и на лбу выступает пот. — Я, хм… — Он говорит, что я неважно выгляжу.

Я отвечаю, что я и чувствую себя не ахти, и тогда он говорит: это потому, что мне нужна сигарета. Я не думаю, что она самом деле мне нужна, но это звучит лучше, чем ничего.

— Точно. — И мы идем на улицу, где пахнет молодой зеленой травой и дует прохладный серый ветер. Нам только нужно перейти дорогу на другую сторону, где заканчивается территория школы.

Хорошо быть вдали от школьной суеты. Мой мозг— словно фильтр, пропускающий вещи по очереди, как будто я просматривал десяток фильмов и теперь они выключаются по очереди и остается только один экран, привлекающий мое внимание.

— Вот, — говорит Син.

Мои руки дрожат, когда я беру у него сигарету. Я дышу на них, но это не от холода, меня не знобит — это все нервы.

Я убираю волосы с лица и держу их, когда пламя охватывает бумагу, а мой вдох превращается в дым.

— Ну как, лучше? — спрашивает Син.

Сам не понимаю как, но почему-то мне действительно полегчало.

— Извини, — говорю я, сам толком не зная, за что извиняюсь, может, за то, что чуть не избил его, может, за то, что я такой заведенный, как во сне, когда у меня кроличьи лапы. — Понимаешь, мой отец… иногда выводит меня из себя.

Син рукой разгоняет дым у своих глаз и советует мне не принимать все близко к. сердцу.

Я смотрю на школу со стороны, вижу детишек, мелькающих в окнах; я не слышу их голоса, но все еще чувствую их. Я думаю, что если я пойду обратно, то они меня уничтожат, как какое-нибудь новое оружие, изобретенное демонами — шумовая атака.

Снаружи школа похожа на тюрьму: крепкие кирпичные стены, которые выдержат любой удар, металлические прутья на окнах, как решетки, замаскированные при строительстве. Все думают только о том, чтобы удержать тебя внутри.

— Пошли отсюда, — предлагаю я.

Син смеется, он пускает дым через нос, словно бык.

— Пойдем куда? — спрашивает он.

— Мне все равно. — Я готов идти хоть на другой конец света, если это поможет мне оставить все это позади.

— Мне и так проблем хватает, — отвечает он и бросает окурок себе под ноги.

Он выходит на дорогу, смотрит по сторонам, перед тем как перейти ее, затем оглядывается на меня.

— Ты идешь?

Я делаю глубокий вдох и замечаю, что мои руки больше не трясутся.

— Думаю, да, — шепчу я, потому что знаю: мне не хватит духа пойти одному. Иногда сама мысль об этом помогает мне — помогает пережить еще один день.

14 часов 59 минут. Пятница

Я не хочу, чтобы кто-нибудь был рядом, когда я жду ее

Я не знаю, хочет ли она, чтобы кто-нибудь узнал обо мне, потому что наше время — словно тайна, которую храним только мы двое. Это всего лишь несколько минут, маленькая пауза между тем временем, когда заканчиваются занятия, и тем, когда начинается другая жизнь, но это наше, это личное.

Я жду этого с самого утра.

Но сегодня было даже тяжелее, потому что я ведь вообще не хотел идти сюда. Но в тот момент, когда я ее увидел, я понял, что правильно сделал, что остался.

Я люблю смотреть, как она выходит на улицу и как останавливается, чтобы найти меня. И тогда время замедляет свой бег — на несколько секунд все становится таким прекрасным, что я больше ни о чем на свете не думаю, кроме нее.

Я хочу предложить ей пойти куда-нибудь в выходные.

Если она согласится, то я останусь здесь. Я останусь в Ковингтоне, потому что она здесь. И неважно, что меня достают отец или школа, пока у меня есть то единственное в моей жизни, что не вызывает у меня отвращения.

— Привет, Бенджи, — говорит она.

И я отхожу от стены, чтобы встретить ее — как это делают актеры и актрисы на сцене: солнце — яркий софит, гомон окрестных полей — словно фонограмма, отделяющая нас от остальных.

— Привет.

Стоя рядом с ней, я чувствую себя скелетом — кожа да кости. Я боюсь прикасаться к ней, боюсь, что мои руки поранят ее своими острыми гранями.

Мы проходим мимо больших окон библиотеки, наши отражения в них искажаются, как в кривых зеркалах на ярмарке; пока мы идем нога в ногу, я делаю шаги поменьше, чтобы не сбиться с ритма.

Она машет проходящим мимо людям, людям, которых я не знаю, которые не заметили бы меня, если бы я не был с ней. Я отворачиваюсь и смотрю на деревья и на машины, отъезжающие со стоянки, чтобы не представлять, что они думают, глядя на меня.

Я вижу, как Рианна втягивает руки в рукава, выглядывают только кончики пальцев, и мне так хочется просто взять ее за руку, чтобы почувствовать, холодная ли она, ведь у Ласи всегда были холодные руки.

— Рианна? — говорю я, когда мы приближаемся к спортзалу и вот-вот будем прощаться на выходные. Я должен спросить ее, — но мое сердце замирает, придерживает меня, хочет, чтобы я оставил эту затею, чтобы промолчал и надеялся на лучшее. Но я не хочу провести целых два дня, гадая, забудет ли она меня на следующей неделе или найдет себе другого, кто будет провожать ее после последнего урока.

Она ничего не говорит, только смотрит на меня — на солнце отчетливо видны ее веснушки и темные крути под глазами от усталости.

— Хочешь… хм, хочешь, пойдем завтра куда-нибудь? — Я кладу руки в карманы, чтобы она не заметила, как они дрожат, но мой голос срывается на каждом слове.

— Я не могу, — отвечает она, и я понимаю, что все слишком хорошо, чтобы быть правдой, я знал, что у меня никогда ничего не получится.

Я делаю вид, что мое сердце не разбито, говорю ей, что все в порядке, и тогда она прикасается к моей руке, чуть выше запястья, торчащего из кармана джинсов,