Грязный лгун

Брайан Джеймс

— Она в школе, — отвечает Дженет. Вежливый ответ на вежливый вопрос.

— Там где должен быть и я, да? — Я взглянул на отца впервые с той минуты, как вошел. Я знаю, что это именно то, что он думает, я знаю, это именно то, что он собирался сказать, когда закусил губу и позволил Дженет вежливо ответить на мой вопрос.

— Бенджи, не надо, — произносит он, качая головой, громко сопя носом, когда его лицо начинает краснеть.

— Не надо чего? — спрашиваю я, с вызовом отвечая на его взгляд, прекрасно понимая, что он имеет в виду, и мне плевать, разозлится он или нет, потому что, как бы то ни было,

он не имеет на это права, потому что речь идет не о нем.

— Не выводи меня из себя! — кричит он.

Я чувствую, как загораются мои глаза, как вокруг меня смыкаются джунгли, и я чувствую, что мне необходимо защищаться от демонов, пусть даже спрятавшись от них.

— Вы оба, прекратите, — говорит Дженет. — Я не собираюсь сидеть здесь и спокойно слушать, как вы оба кричите, орете, ненавидите друг друга! — Она делает глубокий вдох и ждет, когда мы с отцом перестанем смотреть друг на друга, как враги в военных фильмах. — Главное — это то, зачем мы собрались здесь сегодня… Можно хоть немного понимания? — Она выпрямляется, убирает локти со стола и отодвигает сной стул.

Я понимаю, что она расстроена больше, чем мой отец, она чуть не плачет, но сдерживается, встает и подходит к раковине, спрашивает, хотим ли мы чего-нибудь попить.

— Я как-то пытался с ним поговорить, Дженет, но он не захотел, — говорит отец, начиная привычный процесс, играя роль адвоката и отводя Дженет роль судьи. А я, судя по всему, являюсь подсудимым.

— Это моя вина? Я думаю, что я во всем виноват! — кричу я.

Отец не произносит ни единого слова, слова горят под его побагровевшими щеками, он не произносит их, потому что Дженет кидает свой стакан обратно в мойку, выговаривая лишь одно слово:

— ДОВОЛЬНО!

Собака медленно уходит с ее пути, медленно выходит из комнаты.

— Никто не виноват, ясно? — говорит она нам двоим. — Или все это наша общая вина, и моя в том числе, потому что я прочла твои дневники, и твоя, потому что ты сбежал, и твоя тоже, потому что ты ничего не слушал, пусть даже ничего не было сказано.

Зависает пауза, пока мы все переводим дыхание — за это время Дженет садится на свое место, за это время каждый из нас вспоминает каждую минуту нашей совместной жизни, с того момента, как мой отец встретил меня на автобусной остановке недели, недели и недели назад.

— Неважно, чья здесь вина, — говорит она, потянувшись через стол и кладя свои руки на руки отца. — Важно исправить все, что плохо, для этого и нужна семья. — Потом она тянется к моей руке, но я отдергиваю ее, потому что, как бы все это хорошо ни звучало, я все равно до сих пор думаю, что это все полная чушь.

Мой отец вытирает рот рукой, потирает свой подбородок, там, где выбрито с утра, снова громко сопит носом, но больше пытаясь сдержаться, пытаясь услышать то, что говорит Дженет, хотя я знаю его характер и понимаю, что он не меньше взбешен, чем тогда, когда меня привезла мама Сина.

— Бенджи, я не знаю, что мне делать. Я пытался, я… — говорит он, и мне хочется, чтобы он перечислил, что он пытался сделать, чтобы стало понятно, чтобы он сам увидел, что это будет очень короткий список.

Тогда я тоже просто позволяю своим привычкам взять верх: просто даю своим волосам упасть на мое лицо, просто перевожу свой взгляд с него на пол.

— Может… может, ты хочешь, чтобы я позвонил твоей матери? Может, ты хочешь вернуться туда? — Это даже не прозвучало так, будто ему тяжело было это сказать — нет, это именно те слова, которые вертелись у него на языке еще до трго, как я переехал жить к нему.

Я начал кричать даже раньше, чем произнес хоть что-либо, потому что именно это я и подумал о нем, когда он говорил, что он пытался: что он даже малейшего понятия не имеет, каково мне, как тяжело мне было позвонить ему, приехать сюда, насколько мне должно было быть паршиво, чтобы я решился попросить его об одолжении.

— Ты хочешь спровадить меня обратно? Ты тоже хочешь избавиться от меня? — Уж лучше бы я уехал в той машине, даже если бы я был сейчас мертв, уж лучше бы я уехал, потому что тогда я, по крайней мере, не узнал бы, что я был прав — что в конце концов я никому не нужен.

— НЕТ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ! НИКТО НЕ ПЫТАЕТСЯ ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ТЕБЯ! Я ПРОСТО НЕ ПОНИМАЮ, ЧЕГО ТЫ ХОЧЕШЬ ОТ МЕНЯ! — Он ударяет кулаком по столу, и теперь Дженет ничего не может сделать, чтобы разнять нас, чтобы мы не использовали наши голоса, как оружие.

— Я НИЧЕГО НЕ ХОЧУ, ЯСНО? Я НЕ ХОЧУ НИЧЕГО!

Но это звучит уже, как шум у меня в голове, как лай собак с огненными хвостами, преследующих меня и оставляющих отметины от зубов на моем теле, как раскаты грома, рокочущего и затем стихающего, и все в конце концов замолкает, шум стихает наконец.

— Я не это хотел сказать, — говорит отец, качая головой. У него такое лицо, какое раньше было у меня, когда я говорил ему, что не хочу идти на тренировку или не хочу записываться в баскетбольную секцию, — своим видом он пытается показать мне, что от меня одни неприятности, что я специально все усложняю, прямо как моя мать, как он, бывало, это говорил, что я пошел в нее и мы оба только и хотим, что отравить ему жизнь.

— Тогда что ты хотел сказать? А? — Потому что я хочу, чтобы он это сказал, я хочу, чтобы он снова сказал, что я весь в нее, потому что тогда я пойму, что ему всегда было совершенно наплевать на меня, потому что тогда я смогу ему сказать, какая она на самом деле, что она живет жизнью мертвеца, что она стала домом для демонов, что это он во всем виноват, потому что его никогда не было там, чтобы прогнать их, потому что его никогда не было там, чтобы защитить меня.

Он снова вздыхает открытым ртом, делает глубокий вдох, прежде чем повернуться к окну — его взгляд устремлен вдаль, он глядит сквозь деревья, растущие неподалеку, глядит куда-то еще, куда я не вижу.

— Я всего лишь… я не хочу, чтобы мы и дальше ссорились, — говорит он.

Может быть, из-за того, что я не ожидал. Яета этих слов, или потому что наконец-то по-нал, что обвинял его во всех грехах, а может быть, это даже и неважно, почему — но я плачу, просто плачу, и все.

— Пожалуйста, давай больше не будем ругаться? — говорит он, и я не знаю, что на это ответить, поэтому не отвечаю ничего, мне кажется, что это не совсем ссора, или мне так кажется, потому что я не кричу, возможно, я не кричу, потому что я глотаю слезы, потому что я не хочу, чтобы он слышал, как я плачу, потому что слышать плач и видеть, как кто-то плачет, — это разные вещи.