Грюнвальдская битва
Шрифт:
КОРОЛЬ ВЛАДИСЛАВ ПОЛУЧАЕТ ПОСЛАНИЕ ВЕНГЕРСКОГО КОРОЛЯ СИГИЗМУНДА О РАЗРЫВЕ МИРНЫХ ОТНОШЕНИЙ.
В пятницу перед праздником святой Маргариты, одиннадцатого июля, королевское войско, выступив по звуку трубы на рассвете, идет назад той же дорогой, по которой пришло, и прибывает на место своей стоянки близ города Лютерберга, где стояло на отдыхе в прошедшую среду. Оттуда, оставив справа дорогу, по которой пришло из Мазовии, оно повернуло свой путь налево и, следуя по холмистым местам, расположилось в палатках близ города Дзялдова в селении Высокое. И так как, утомленное долгим и трудным путем, войско нуждалось в отдыхе, то стояло в том же лагере в течение двух дней, именно пятницу и субботу. В эти дни к польскому королю Владиславу прибыл Фрыч фон Рептки, силезец, явившийся от имени венгерских баронов Николая и Сцибория. Будучи введен на тайное совещание, он сказал: «Светлейший король, хотя венгерские бароны добросовестно и настойчиво делали магистру Пруссии и Ордену посреднические представления о мире, однако все их старания и труды были тщетными. Ведь магистр Пруссии Ульрих, влекомый в непредвиденную им пучину своей гордыней, не принял никаких справедливых и здравых предложений, но, поправ те и другие, решил следовать внушению своего воинственного пыла; он не дал утишить этот свой пыл ни справедливостью, ни по праву, ни по соглашению, ни по чьим-либо третейским решениям, но предоставил ему разрешиться только силой оружия. Но так как Сигизмунд, король Венгрии, посольство которого исполняют мои бароны, является в то же время наместником [216] Римской империи, то не подобает ему покидать в настоящей крайности магистра и Орден крестоносцев, подвластный Римской империи; вследствие этого, по повелению венгерских баронов, я представляю твоей светлости послание Сигизмунда, короля венгерского, которым он разрывает с твоим превосходительством мир, принимая сторону магистра и Ордена». [217]
216
В тексте «викарием». Звание викария, т. е. наместника, временного правителя, Сигизмунд носил с 1396 г., получив его еще при императоре Вацлаве.
217
Это послание Сигизмунда
Король же Владислав, получив окончательный ответ о том, что нет надежды на мир, и послание короля венгерского Сигизмунда о разрыве, распорядился скрывать то и другое в тайне под строгой доверенностью, чтобы разрыв с королем венгерским Сигизмундом не дошел до сведения рыцарей и, ослабив их мужество, не отклонил их сердца от выполнения воинского долга.
Гонец Фрыч доверительно дал понять королю Владиславу от имени венгерских баронов, чтобы тот не придавал никакого значения разрыву с венгерским королем Сигизмундом, так как послание последнего о разрыве, приобретенное магистром и Орденом крестоносцев за весьма дорогую цену, именно за сорок тысяч флоринов, составлено только для устрашения и не породит никаких последствий. Затем он поощряет короля продолжать начатое им, не обращая внимания на какое бы то ни было устрашение, и, не откладывая, как можно скорее сразиться с крестоносцами; ведь последние силами, людьми, оружием и в любом отношении обнаруживали, что они слабее его, так что милостью божьей король одержит верную победу. Он заверял, что венгерские бароны до сего дня заботились о выгоде не магистра и Ордена, но короля своего Сигизмунда и своей собственной. Это сообщение Фрыча было сочтено честным и добросовестным (каким оно и было); ведь упомянутые венгерские бароны были отправлены королем Сигизмундом в Пруссию не с целью заключения упомянутого мира (так как Сигизмунд предпочитал продолжение начатой войны ее окончанию), а для того, чтобы хитрыми путями и измышлениями выманить у магистра Ордена золото, которым по слухам (которые были ложны) у них была наполнена одна из башен. Итак, послы открыто объявили крестоносцам, что везут с собой послание Сигизмунда, короля венгерского, с объявлением войны в защиту магистра и Ордена и против польского короля Владислава; послы объявили даже, что получили от своего короля Сигизмунда поручение и наказ, чтобы никоим образом не предъявлять этого послания о разрыве Владиславу, королю польскому, до уплаты магистром и Орденом сорока тысяч золотых [флоринов]. Итак, магистр и Орден крестоносцев, рассчитывая, что это послание о разрыве будет иметь большую силу и значение для торжества их дела, согласились дать за малозначащую бумагу с объявлением войны означенные сорок тысяч флоринов; половину этой суммы магистр дал в своей походной ставке, а остальное выплатил тем же венгерским баронам в Гданьске. И за такое количество золота он не получил никакой иной пользы ни в настоящем, ни в будущем, кроме этого послания о разрыве, которое, однако, по повелению венгерских баронов, было предъявлено королю не открыто, а доверительно, так что никто из всего королевского войска, кроме восьми советников, не знал, что послание с этим объявлением войны было доставлено.
УЛЬРИХ ФОН ЮНИНГЕН, МАГИСТР ПРУССИИ, ПРОНИКАЕТСЯ СПЕРВА НАПРАСНОЙ РАДОСТЬЮ ВВИДУ МНИМОГО БЕГСТВА ПОЛЬСКОГО ВОЙСКА; ЗАТЕМ, ОДНАКО, УКРЕПЛЯЕТ СВОИ ГОРОДА И ВЫСТУПАЕТ, ЧТОБЫ СРАЗИТЬСЯ С КОРОЛЕМ.
Тогда как король Владислав в упомянутую пятницу совершал обратный переход, в лагерь магистра прибыл, обливаясь потом, покрытый пылью прусский разведчик, с известием, что король польский и его войско отступает и бежит. Весьма обрадованный его донесением, магистр Пруссии Ульрих привел его к венгерским баронам Николаю и Сциборию и сказал: «Вот человек, родом поляк, был послан на разведку и вернулся, донося нам, что несколько дней искал лагерь польского короля, но не мог достигнуть его; попав же на места их прежних стоянок, он нашел только пустую посуду, несколько оставленных больных коней и, сверх того, брошенные ядра для бомбард. Двигаясь затем по следам войска, он дошел до разветвления дороги, но в какую сторону повернуло войско, он никак не мог различить. Поэтому я уверен, что польский король и его войско обратились в бегство, устрашась моих сил и могущества, ибо отступление обычно служит верным признаком страха; и я колеблюсь, не зная, что мне предпринять при таком тайном бегстве моего врага. Прошу вас, посоветуйте: что мне делать? Преследовать ли бегущего врага, или оставаться на месте?» Венгерские же бароны, выслушав новое сообщение разведчика, рассудили так: «Брошенная посуда, к тому же пустая, и больные кони не являются действительным признаком отступления или бегства; ведь можно счесть лишенными ума тех, кто возил бы с собой пустую посуду и хромых коней. Однако оставленные ядра для бомбард дают некоторое основание предполагать внезапное отступление или бегство. Дело требует, однако, более глубокого и надежного расследования и не следует сразу принимать за верное бегство такого большого войска». К этому некий старый рыцарь из войска магистра с откровенной смелостью добавил: «Берегись, магистр, как бы этим бегством, о котором нам сообщают, королевское войско не намылило тебе голову и как бы ты не отказался от ложного мнения, которое тебя радует, только тогда, когда поймешь, что королевское войско вторглось в твои города». Эти слова так подействовали на магистра, что он сразу стал заботиться уже не о преследовании короля, а о защите городов; выступив с своим войском, он подходит к замку Братиану и там располагает лагерь; сам же, укрывшись с венгерскими баронами в стенах замка, велит построить двенадцать мостов через реку Дрвенцу, по которым можно было бы перевести его войско. Отсюда с частыми, но скрытыми остановками магистр направляется к лагерю врагов, полный самонадеянности и спеси, вследствие речей льстецов, уверяющих его, что грядущее сражение будет иметь желанный для него исход.
КОРОЛЬ ВЛАДИСЛАВ ТАЙНО ОБЪЯСНЯЕТСЯ С ГОНЦОМ ВЕНГЕРСКИХ ПОСЛОВ ФРЫЧЕМ, ОБВИНЯЕТ КОРОЛЯ СИГИЗМУНДА В ЗАБВЕНИИ ЕГО БЛАГОДЕЯНИЙ И ЗАТЕМ ОСВЯЩАЕТ СВОЕ ВОЙСКО ПРИЧАЩЕНИЕМ ТЕЛА ГОСПОДНЯ.
В воскресенье, в день святой Маргариты, тринадцатого июля, Владислав, король польский, по окончании служения обедни, на месте своей стоянки близ Дзялдова, в селении Высоком, вызвав гонца венгерских баронов Фрыча на тайное совещание, дал ему следующий ответ: «Никогда мы не подумали бы, что у брата нашего Сигизмунда, короля Венгрии, могла бы вспыхнуть такая вражда против нас, чтобы он должен был ради крестоносцев разорвать с нами, которые связаны с ним не только кровью и родством, [218] но и договором, и предпочесть даже кровным связям проклятую жажду золота, забыв о боге, забыв о справедливости! Ведь он обещал нам иное через послов и в письмах, уверяя, что со всяческим старанием и усердием как лично, так и через послов будет вести переговоры о мире между нами и крестоносцами. Ведь мы, положившись на его королевское слово, милостиво приняли его послов, Николая и Сцибория, прибывших в наше королевство и приезжавших в Пруссию в качестве ходатаев для переговоров о мире; мы снабдили их всем необходимым; однако мы не замечаем, чтобы на все это он ответил нам также искренне и любезно. Мы видим на опыте, что брат наш, король Венгрии, подыскивает время и удобный случай напасть на нас и наше королевство и захватить наши владения; с совсем иными чувствами — приязнью и любовью — относились мы к нему в его двукратной беде: в первый раз, когда он был разбит турками и было даже неизвестно, в плену ли он, убит или жив. [219] В другой раз, когда его же венгерские бароны, захватив его в плен, обрекли на смерть, а нас избрали, как полагалось, править Венгерским королевством и частыми посланиями и посольствами настаивали, чтобы я соблаговолил прибыть и принять как можно скорее правление Венгерским королевством; мы же, двинув тотчас наше войско, выступили в Венгрию, чтобы освободить его всеми нашими силами. [220] Итак, отвечает ли он на наши благодеяния по-рыцарски, в этом да рассудит нас бог и каждому из нас да воздаст по заслугам. Мы же не боимся его угроз и поднимемся на свершение нашего правого дела, поскольку мы поняли, что не осталось больше надежды на заключение мира, хотя мы даже и сегодня всеми силами и стремлением нашего сердца готовы были бы согласиться на мир, если бы кто-либо пожелал выступить посредником. Но, может быть, только милосерднейший бог, свидетель нашего смирения и миролюбивого сердца и гордыни врагов, сам примет на себя ведение этого дела и решит его исход по своему тайному помыслу». В этот же день польский король Владислав и почти все польское войско приняли святое напутствие, то есть причастие тела и крови Христовой, имея в виду, что вскоре они сойдутся с врагом лицом к лицу в общем сражении, как это и случилось. Понимая, что мира, к которому он много раз всячески стремился, он не может добиться, король обратил все помыслы на войну, хотя в силу кротости своей души предпочитал бы мир на справедливых условиях войне; после того, как не оставалось уже никакой надежды на мир, богобоязненный, благочестивый и набожный король стал молиться о ниспослании ему небом успеха в битве и скорой победы над врагами.
218
Сигизмунд первым браком был женат на Марии, сестре первой жены Владислава-Ягайлы, Ядвиги, вторым — на Барбаре, сестре Анны, второй его жены. Вспоминая о договоре, Владислав имеет в виду договор, заключенный в 1397 г. на 16 лет.
219
Владислав-Ягайло вспоминает крестовый поход европейского рыцарства с Сигизмундом во главе против турок в 1396 г. Поход был вызван успехами турецкого завоевания и завершился жестоким поражением под Никополем.
220
Неудачный поход против турок и другие военные предприятия Сигизмунда, поглотившие громадные средства и нанесшие сильный ущерб стране, вызвали в 1401 г. возмущение Сигизмундом в Венгрии. Создалась оппозиция, Сигизмунд был арестован, были выдвинуты новые кандидатуры на престол. Среди кандидатов фигурировал и Владислав-Ягайло. Воспользовавшись возникшей вокруг престола борьбой, сторонники Сигизмунда, в том числе Николай де Гара и Сциборий из Сцибожиц, при поддержке Владислава-Ягайлы добились освобождения и восстановления его на престоле.
ПОЛЯКИ БЕРУТ ПРИСТУПОМ ГОРОД ДОМБРОВНО, УКРЕПЛЕННЫЙ ПРИРОДОЙ, УСЛОВИЯМИ МЕСТНОСТИ И ВОЕННЫМ ИСКУССТВОМ.
Отпустив Фрыча, гонца венгерских баронов, король Польши Владислав в день святой Маргариты (13/VII), справив обедню, снялся лагерем из Дзялдова, приказав выступить двумя часами раньше телегам и обозам, и повернул путь на город Домбровно. Этот город (который по-немецки назывался Гильгенбург) был окружен стеной и башнями и омывался озером и рекой с их изгибами; король расположил лагерь на равнине почти в полумиле от Домбровно, над озером, называемым Домбровское озеро, [221] так как в тот день жар солнца был сильнее обычного. К вечеру, когда жара спала, много рыцарей выходят из королевского лагеря к городу Домбровно посмотреть на город и его расположение. А так как войска, пришедшие для защиты города, опасаясь нападения на них и на город, выступают навстречу, то тотчас возникает тяжелая схватка; эта схватка разгорелась до того, что польские рыцари, одержав верх над врагами и принудив их бежать в город, затем, скопившись в большом числе, бросаются, без приказания короля, на приступ города. Город был защищен не только высокими и крепкими стенами с башнями и выступами вокруг, но и своим местоположением:
221
У Длугоша — «Dambrowskye ieszyoro» (польск.)
Услышав из донесений разведчиков, что польский король Владислав взял приступом и сжег Домбровно и решил вести свое войско на Мариенбург, магистр Пруссии Ульрих в сильном гневе решил, что нельзя дальше откладывать битву, а надо как можно раньше вступить в сражение всеми решительно силами, и двинулся сколь мог поспешно, чтобы напасть на короля. Не меньшая ярость пылала и в сердцах командоров и крестоносцев, негодовавших на выпавшее им на долю несчастье; ибо они, которые некогда захватили Померанию, Куявию и Добжинскую землю и их замки, подчинив их своей власти, а также предали огню больше половины польского королевства, теперь, когда Марс отвернулся от них, должны будут видеть разорение Пруссии, разрушение городов и осаду Мариенбургского замка.
ПОЛЬСКИЕ СТОРОЖЕВЫЕ ОТРЯДЫ ПОД НАЧАЛЬСТВОМ МАЦЕЯ ИЗ ВОНСОША ОПУСТОШАЮТ ПОМЕРАНИЮ, НО ТЕРПЯТ ПОРАЖЕНИЕ ОТ КРЕСТОНОСЦЕВ.
В тот же день Мацей из Вонсоша, [222] воевода калишский и староста Накловский, с отрядами, оставленными ему для защиты границ, именно со всеми рыцарями, стоявшими между рекой Велной и Померанией, вступил вражески в Померанскую землю и стал производить в ней грабежи и опустошения. Фогт же Новой марки, Михаэль Кухмейстер, чтобы воспрепятствовать разорению Померании, выйдя навстречу воеводе Мацею, вступает с ним в бой. И хотя польские рыцари храбро бились за победу, однако, когда упомянутый воевода Мацей (был он из знатного рода, герба Топор) обратился в бегство, то все остальное войско, оставив сражение, разбежалось. В этой битве был взят в плен Ярослав Ивинский, хорунжий познанский, известный испанский рыцарь, [223] из рода Гжималя, вместе со многими другими, почитавшими бегство позорным. Однако это поражение было тогда сохранено в тайне и о нем доведено до сведения короля только тогда, когда он после победы осаждал Мариенбургский замок. И он сумел бы скрыть его, если бы оно не разгласилось благодаря пленению рыцаря Ярослава.
222
Мацей из Вонсоша — то же, что Мацей из Лабышина (см. 1409 г., прим. 55).
223
Известный испанский рыцарь — очевидно, Ярослав Ивинский, как многие другие европейские рыцари, принимал участие в так называемой «реконкисте», борьбе, которую вели окрепшие христианские государства Испании с арабами, ее завоевателями, за независимость. Самая борьба почти закончилась в конце XIII в. (до 1429 г. под властью арабов оставался только Гренадский эмират), но необходимость закрепить за собой отвоеванные у арабов территории, охранять границы от вражеских набегов еще долго вынуждала Испанию прибегать к помощи иноземных рыцарей.
КОРОЛЬ ВЛАДИСЛАВ ОТПУСКАЕТ НА СВОБОДУ ВЗЯТЫХ В ДОМБРОВНО В ПЛЕН, ОСТАВИВ У СЕБЯ ЗНАТНЕЙШИХ. ЧУДЕСНЫЕ ЗНАМЕНИЯ НА НЕБЕ.
Хотя польский король Владислав решил в понедельник после дня святой Маргариты, четырнадцатого июля, перевести лагерь и войско в следующее по пути место, однако он пробыл этот день на той же стоянке единственно ради того, чтобы собрать остававшиеся запасы вещей и продовольствия, спрятанные в кладовых и погребах города Домбровно, и распорядиться участью пленных, взятых в Домбровно. Итак, удержав в плену братьев-крестоносцев, а также знатнейших из местных мужей, он освобождает из плена всех горожан, простых людей, селян, также всех благородных женщин и девушек и всех женщин любого состояния и, сверх того, снабжает их надежной охраной, чтобы кто-либо из его войска не обидел освобожденных мужчин и женщин, не насмеялся над ними или не напал на них. Когда день уже склонялся к закату, король повелел на следующий день объявить поход, а рыцарям разойтись по шатрам и отдыхать, чтобы, поднявшись до восхода солнца, быть в состоянии лучше выполнить приказы, которые он распорядится объявить. Наступившая ночь была тихой и спокойной в королевском лагере; в войске же крестоносцев она была иной, ибо сильный ветер, налетев, свалил все палатки наземь; поэтому крестоносцы провели ночь почти без сна. Стало известно также, что в ту же ночь луна, которая тогда светила полным кругом, явила необыкновенное знамение, предвещая победу королю, что доказали и подтвердили события на следующий день. Некоторые рыцари, стоявшие ночью на страже, заметили, будто на лунном круге некоторое время шел жестокий бой между королем, с одной стороны, и монахом — с другой, и что, наконец, монах, побежденный все же королем, был сброшен с диска луны и стремглав низринут вниз. Это знамение, ставшее благодаря многим рассказам известным на другой день, подтверждал Бартоломей, настоятель клобуцкий, [224] и духовник короля, уверявший, что собственными глазами наблюдал это видение. Было ли оно указанием, предсказывавшим победу, или своеобразным воздушным явлением или же каким-либо иным явлением, происшедшим в силу скрытых причин, — для нас неясно.
224
Бартоломей Клобуцкий — дядя Яна Длугоша.
Сверх того, передавали сообщение нескольких рыцарей из крестоносного войска, не легкомысленное и не пошлое, но основательное и веское, а именно, что на следующий день в течение всего времени, пока шло сражение, видим был ими над польским войском облаченный в епископское одеяние почтенный муж, который благословлял сражавшихся поляков и постоянно ободрял и сулил им верную победу. [225] Эти видения были признаны чудесными знамениями, которые несомненно знаменовали предстоящую победу короля.
225
Длугош имеет в виду св. Станислава, одного из национальных святых Польши. При жизни — епископ краковский, он принимал участие в оппозиции феодалов, недовольных политикой короля Болеслава II Смелого (1058-1075), и был последним казнен. Впоследствии канонизован.
КОРОЛЬ ВЛАДИСЛАВ НЕ МОЖЕТ ОТОРВАТЬСЯ ОТ МОЛИТВЫ, ХОТЯ ВРАГ ПОЧТИ НАСЕДАЕТ.
Во вторник, в день рассеяния апостолов, пятнадцатого июля, Владислав, король польский, решил выслушать обедню на рассвете на месте стоянки, однако из-за порывистого ветра невозможно было с такой быстротой, как было велено, ни укрепить, ни даже развернуть шатер для совершения богослужения, ибо как только шатер развертывали, он падал. Накануне ночью был ливень с громом и молнией, однако над лагерем крестоносцев дождь лил еще сильнее, чем над королевским, так что ветром разбросало почти все палатки (примета завтрашнего поражения); когда же прояснилось, ветер усилился еще более. Таким образом, непогода помешала установить часовню у королевского шатра, и король, по совету великого князя Александра, снялся лагерем из-под города Домбровно; затем пройдя пространство в две мили (между тем как вокруг горели вражеские селения) и выйдя на поля селений Танненберга и Грюнвальда, которые станут знамениты происшедшим затем сражением, он велел расположить стоянку войска среди кустарника и рощ, [226] которых было множество в той местности, и распорядился поместить на высоком холме над озером Любеном шатер часовни, чтобы прослушать богослужение, пока войско займется устройством стоянки. Между тем прусский магистр Ульрих фон Юнинген уже достиг селения Грюнвальда, которое он прославит своим поражением, и находился неподалеку, все еще, однако, незамеченный королевскими дозорными. И вот когда натянули шатер часовни и король спешил на богослужение, является Ганек из Холма, рыцарь герба Остоя, с известием, что видел в нескольких шагах вражеское войско; на вопрос же короля, сколько их, Ганек отвечает, что видел только одно из их знамен и тотчас прискакал сообщить об их прибытии. Еще не кончил он свой рассказ, как прибыл Дерслав Влостовский, рыцарь герба Окша, и добавил, что видел два знамени врага. Не успел и этот закончить речь, как прибыл третий, за которым последовали четвертый, пятый и шестой, донося в один голос, что неприятельские ряды, уже готовые к битве, стоят близко. Однако король Владислав, ничуть не смущенный столь близким и внезапным появлением врагов, почитал достойным исполнить дело божие прежде воинского; войдя в часовню, он прослушал с благоговением две обедни, отслуженные его духовниками — Бартоломеем, священником клобуцким, и Ярославом, калишским настоятелем; молясь о помощи свыше, он прослушал богослужение более торжественно и чинно, чем обычно. Не довольствуясь этим, он, преклонив колени и склонившись долгое время в молитве, просил царя небесного, чтобы поход был благополучен для него и его народа и чтобы счастливой была битва и скорее наступила победа над врагом. И хотя другой вождь, великий князь Литвы, который мог все что угодно перенести легче, чем промедление, тревожил короля Владислава различными просьбами и настояниями, сначала через гонцов, затем лично сам, побуждая громким голосом, чтобы тот, не заботясь о богослужении и молитвах, встал и поспешал на бой, так как вражеское войско, говорил он, готовое к сражению, уже несколько времени стоит в боевом строю и будет опасно, если оно ринется и нападет первым; однако ни просьбы, ни мольбы, ни, наконец, предупреждение об опасности не могли оторвать короля от богослужения и молитвы до их полного завершения. Вражеское прусское войско, хотя и уступавшее в силе, могло бы одержать победу или, во всяком случае, причинить королевскому войску огромный урон, если бы, находясь под оружием и готовое к бою, немедленно напало на безоружное, не имевшее ни распоряжений, ни порядка и занятое к тому же устройством лагеря войско короля. Однако крестоносцы думали, что королевское войско стояло среди рощ и кустарников не случайно, а умышленно, чтобы завлечь их в засаду; и единственно из боязни короля, направляемые роковой судьбой, они воздержались от нападения на королевское войско, пока все его рыцари не явились в строй под свои знамена. Поэтому нет ничего удивительного в том, что набожному и благочестивейшему королю, который ставил дело божие выше всех побед и опасностей, божество даровало славную победу, ибо известно, что крестоносцы пренебрегали этими обрядами и ни во что их не ставили.
226
У Длугоша «inter arbusta et gaiios» (см. 1409 г., прим. 52).