Грюнвальдская битва
Шрифт:
ДВА БРАТА ОРДЕНА КРЕСТОНОСЦЕВ ЗА ДЕРЗКИЕ СЛОВА, НАГЛО БРОШЕННЫЕ ВИТОВТУ, КНЯЗЮ ЛИТОВСКОМУ, НАКАЗАНЫ ИМ СМЕРТЬЮ ПРОТИВ ВОЛИ КОРОЛЯ.
Когда королевское войско по приказу короля пустилось преследовать бегущих врагов, король польский Владислав, взойдя на возвышенный холм, расположился там, чтобы наблюдать зрелище дальнейшей удачи, которое являл тот день: преследованием и отводом пленных врагов польскими рыцарями. Там короля встретил впервые после победы великий князь литовский Александр. Во все время битвы князь действовал среди польских отрядов и клиньев, посылая взамен усталых и измученных воинов новых и свежих и тщательно следя за успехами той и другой стороны. Он сообщил как большую и приятную новость, что в сражении захвачены двое братьев Ордена крестоносцев, а именно Марквард фон Зальцбах, бранденбургский командор, и Шумберг; эти крестоносцы во время свидания между упомянутым Александром, великим князем Литвы, и магистром и Орденом близ Ковно на реке Немане оскорбили обидными и грязными словами упомянутого князя Александра и его родительницу, говоря, что она-де была не особенно целомудренна. Князь добавил, что он решил наложить на них подобающее им наказание, казнив их отсечением головы. Владислав же, польский король, не возгордился счастьем победы, но со своим обычным милосердием и скромностью запретил упомянутому князю Александру учинять какое-либо наказание захваченным и сдавшимся в плен врагам: «Не подобает, — сказал он, — дорогой брат, проявлять жестокость к врагам, которых мы одолели в бою не нашей доблестью, но соизволением милостивого бога; не следует мстить пленным за наши обиды и оскорбления, но, справив благодарственное молебствие всевышнему богу за дарованное торжество, надлежит проявлять к несчастным побежденным всяческую кротость и милосердие. Ведь довольно и того, что по справедливому божьему приговору мы уже обуздали и покарали их, и теперь нам надлежит пощадить тех, кого пощадили сила и военное счастье». Князь литовский Александр последовал бы королевским увещеваниям, если бы его снова не раздражили, побудив привести в исполнение задуманную месть, дерзкие, заносчивые и надменные речи упомянутых крестоносцев Шумберга и Маркварда.
ВО ВРЕМЯ ОТДЫХА ПОЛЬСКОГО ВОЙСКА, КОГДА ГОЛОС ГЛАШАТАЯ ПРИЗЫВАЛ СОВЕРШИТЬ БОГОСЛУЖЕНИЕ, ПРИХОДИТ ИЗВЕСТИЕ, ЧТО УБИТ МАГИСТР ПРУССИИ УЛЬРИХ.
Солнце клонилось к западу, когда Владислав, король Польши, покинул холм, на котором стоял некоторое время, и место битвы; пройдя расстояние в четверть мили по направлению к Мариенбургу, причем за ним следовал многочисленный обоз, король разбил стан над озером; туда собралось и все войско, возвратясь после преследования врагов. Все были охвачены общей безграничной радостью, потому что, одержав над гордым и сильным врагом великую и на много веков достопамятную победу, возвратили родину в руки всевышнего бога, спасши ее от жестокого и беззаконного вторжения и захвата крестоносцами, а самих себя — от неминуемо угрожавшей гибели или пленения.
Всю следующую ночь возвращались после преследования врагов королевские воины с пленными и добычей без числа и сдавали пленных и вражеские знамена королю, в ту ночь бодрствовавшему и наблюдавшему за караулами; он приказывал стеречь их до завтрашнего дня. Когда же пришли в стан у упомянутого озера, король Владислав сошел с коня и усталый от трудов и жары расположился на покой, пока устраивали шатер, в тени кустов желтой ежевики, на ложе из ветвей клена, имея при себе одного только нотария Збигнева из Олесницы. От громких криков, которые король издавал во время битвы, убеждая и возбуждая рыцарей к бою, голос его стал до того хриплым, что в этот и на следующий день с трудом можно было понять его слова, и то только вблизи. Когда же установили шатер, король вступил в него и только тогда, впервые сняв доспехи, велел поскорее приготовить обед; ведь ни король, ни войско его в тот день не отведали никакой пищи и голодали все до самого вечера, и лишь с заходом солнца король и войско принялись за еду. При заходе солнца выпал дождь, продолжавшийся всю ночь, и много раненых из того и другого войска, королевского и прусского, оставленных на поле боя, которые могли бы выжить, если бы их оттуда вынесли и ухаживали за ними, погибло от холода. Затем по распоряжению короля, в начале ночи, королевский глашатай Богута объявляет приказ всему войску собраться на следующий день к королевской часовне прослушать торжественное богослужение и воздать благодарение всевышнему богу за дарованную победу; знамена же и пленных немедленно представить королю или своим начальникам и должностным лицам; в приказе значилось также, что и следующий день будет проведен на той же стоянке. Между тем Мщуй из Скшинна принес известие Владиславу, польскому королю, что Ульрих, великий магистр Пруссии, убит; в доказательство смерти магистра он показал королю Владиславу нагрудный золотой ковчежец со святыми мощами, который слуга упомянутого Мщуя, по имени Юрга, снял с убитого. Король Владислав с тяжким вздохом и стоном прослезился, дивясь повороту счастья и судьбы, или скорее человеческого высокомерия. «Вот, — сказал он, — о мои рыцари, сколь мерзостна гордыня пред богом; тот, кто вчера хотел подчинить, своей власти многие страны и королевства, кто считал, что не найдется равного ему по могуществу, повержен и лежит без всякой помощи своих сподвижников, убитый самым жалким образом, свидетельствуя, сколь гордыня ниже смирения». Отверзая затем уста во славу создателя, король сказал: «Слава тебе, всемилостивый боже, который смирил, поразив, гордого, и десницей доблести своей сломил врагов моих и ныне прославил десницу свою на мне и на народе моем».
СВОЕЙ МЕДЛИТЕЛЬНОСТЬЮ ПОЛЯКИ УПУСКАЮТ СЛУЧАЙ ЗАВОЕВАТЬ МАРИЕНБУРГСКИЙ ЗАМОК.
Между тем, как одни королевские советники, рассудив, решили, чтобы Владислав, король польский, со всем своим войском провел на месте битвы три дня, как победитель, другие возражали и по весьма здравым соображениям и основаниям настоятельно требовали без всякого промедления, ночью и днем, быстрым походом двигаться на Мариенбург. Если бы король не отверг этот совет, как бесполезный, но, произведя отбор, послал бы лучшие войска и как можно скорее двинул их на осаду Мариенбургского замка, то легко завоевал бы главный замок, пока сердца защитников его были охвачены ужасом и горестью; он овладел бы мирным путем, не прибегая к оружию, также и остальными, которые немедленно сдались бы. Этот совет оказался бы не только разумнее по замыслу, но и удачным по исходу; ведь когда в замке Мариенбург стало известно о разгроме, то все охранявшие замок (а их было немного) пришли в смятение от великого страха; если бы король на другой или третий день после победы подступил с войском к замку, его защитники помышляли бы скорее о сдаче, чем о сопротивлении. И хотя бы Владислав, король польский, и его советники тщательнее это предложение обсудили! Но охваченные радостью великого дня и полагая, что с войной покончено, они не последовали совету, который должен был по всем основаниям быть самым мудрым; ведь природа отказалась даровать им оба блага, именно и проницательность, и счастье, и вот оказалось, что король и советники не сумели воспользоваться ни одержанной победой, ни удобным моментом и благоприятным случаем, ибо если бы после разгрома сил крестоносцев король-победитель сразу же двинул победоносное войско на осаду и приступ Мариенбургского замка, то без сомнения это принесло бы величайшую пользу его делу, а ему лично — славу завершения войны. Как величайшую ошибку короля оценивали опытные в военном деле люди также и то, что он пренебрежительно отверг совет послать рыцарей для захвата крепости Мариенбурга. Это было бы легко сделать, пока она стояла почти пустой, лишенная защитников, до прихода туда Генриха фон Плауэна, командора Свеца, с отрядом; в особенности же пока вся охрана крепости, к тому же немногочисленная, потеряв голову от только что пережитого страшного разгрома, была охвачена сильным трепетом, впав в оцепенение. Произошло ли это потому, что, предавшись радости, в упоении настоящим, поляки сочли за лучшее заниматься захватом добычи и пленением врагов, чем завоевывать крепости; либо потому, что они в своем большинстве полагали справедливым и законным пребывать три дня на месте торжества; либо потому, что, как известно из опыта и по природе вещей, никому обычно не дается в удел полного счастья; либо же, наконец, это могло случиться по той причине (как я склонен скорее полагать), что некий высший жребий, щадя тогда Орден крестоносцев, сохранил такую возможность до более подходящего времени, предназначенного для завоевания Мариенбургской крепости.
КОРОЛЬ ЗАБОТИТСЯ О ПОГРЕБЕНИИ МАГИСТРА ПРУССИИ И ПРОЧИХ, ПАВШИХ В БОЮ, КАК СВОИХ, ТАК И ВРАГОВ. ВЕРНЕР ТЕТТИНГЕН БЕЖИТ С ПОЛЯ БИТВЫ.
В среду, на другой день после дня рассеяния апостолов, шестнадцатого июля, после дождя воссиял ясный день, и Владислав, король Польши, немедленно, на рассвете же, велел отыскать среди трупов тела прусского магистра Ульриха, маршала, командоров и прочих знатных особ, павших в бою, чтобы предать их с подобающими почестями церковному погребению; ведь король почитал одинаково славным и победить врага и проявить милосердие к нему в несчастье и поражении. Труп магистра Пруссии Ульриха с двумя ранами (одной — в лоб, другой — в сосок) был доставлен королю Болеминским, жителем Кульмской земли, одним из пленников, которому было поручено это дело (ибо он был наиболее близок, как оказалось, среди всех к прусскому магистру); были доставлены также труп маршала Фридриха Валлероде, труп великого командора Конрада Лихтенштейна и трупы командоров Иоганна фон Зейна торуньского, графа Иоганна фон Венде мевского и Арнольда фон Баден члуховского. Рассматривая их, а также одеяние и раны, от которых они пали, король не произнес ни одного слова порицания или оскорбления и не проявил насмешки или злорадства; а напротив, с залитым слезами лицом он скорбел по своей доброте об их гибели; затем велел обернуть их чистой тканью и отправить на телеге, покрытой пурпуром, в Мариенбург для погребения. [314] Тела же других командоров и знатных и благородных особ он распорядился похоронить в деревянной приходской церкви в Тинбарге, [315] раненых, которые могли еще выздороветь, король приказал лечить, полагая, что получит больше славы от победы и возбудит меньше зависти, если украсит ее в глазах всех добродетелью умеренности. Выказывая этим поведением двоякую милость к побежденным своей любезностью и лаской, король Владислав явил величайший пример мягкости и обходительности не только в глазах собственных народов, но также врагов и чужеземных народов: победу свою он более украсил в надлежащей мере справедливостью и скромностью, чем отравил желчью зависти.
314
«Хроника» Поссильге рассказывает, что Владислав-Ягайло велел положить тело покойного магистра перед своей палаткой всему народу на посмеяние (Possilge. Chronik, стр. 317), что, конечно, следует рассматривать как явную клевету.
315
Т. е. в Танненберге.
В той же церкви были погребены и тела павших в польском войске, которых отыскивали и находили родные и друзья; и победителям оказано было не более пышное погребение,
После подсчета стало известно, что в королевском войске пало только двенадцать знатных рыцарей; среди них можно выделить следующих: Якубовского, герба Роза, и Имрама Чулицкого, герба Червня. Поэтому поистине достойно удивления, что при столь малых потерях среди польских рыцарей было разгромлено столь сильное и многочисленное войско, причем все выдающиеся рыцари в войске крестоносцев были перебиты или взяты в плен. Вернер Теттинген, командор эльбингский, противник мира, бежал с поля битвы, забыв о своих заносчивых словах (как ему и предсказал командор мевский, граф фон Венде); проезжая через стан крестоносцев, он не решился никому довериться и свое бегство прекратил, только достигнув Эльбинга. Затем, покинув Эльбинг, он смешался с толпой беглецов в Мариенбурге. Командор же мевский, граф фон Венде, раненный в грудь, был найден павшим на поле битвы.
По моему суждению, Владислав, король Польши, более достойно и славно поступил бы, если бы не отправлял в Мариенбург тела магистра, маршала и командоров Пруссии, а повелел похоронить их в какой-нибудь из соборных, монастырских или приходских церквей своего королевства: так его славная победа сияла бы все новым блеском от постоянного их лицезрения.
КОРОЛЬ ПРИГЛАШАЕТ НА ПИР СВОИХ ВЕЛЬМОЖ И ДВУХ ПЛЕННЫХ ВРАЖЕСКИХ КНЯЗЕЙ.
Затем в королевской часовне (где были и хоры, и шатер наподобие церкви) совершались громогласно церковные службы, слушать которые собралось все польское войско. Первой была совершена обедня благословенной владычице нашей Марии, вторая — святому духу и третья — пресвятой троице; на других же алтарях совершались обедни за упокой душ усопших, убитых накануне. Шатер часовни со всех сторон был обставлен вокруг вражескими знаменами и хоругвями; они были принесены для осмотра польскими рыцарями и прикреплены к часовне; развернутые и распущенные знамена от легкого дуновения ветра издавали сильный шум. В тот же день Владислав, король польский, устроил великое пиршество, на которое пригласил и обильно угощал как собственных князей и вельмож, именно Александра, великого князя литовского, Януша и обоих Земовитов, старшего и младшего мазовецких, так и пленных — князей Конрада Белого олесницкого, Казимира щецинского и прочих более знатных (ибо упомянутые два князя, Конрад Белый олесницкий и Казимир щецинский, были взяты в плен, сражаясь на стороне крестоносцев); однако со стороны короля им был оказан прием и проявлено более ласковое обхождение, чем это соответствовало их положению пленных. Их легко отпустили на свободу, хотя их злодейское деяние требовало бы достойного возмездия.
ТРЕВОГА В МАРИЕНБУРГЕ ПРИ ИЗВЕСТИИ О ПОРАЖЕНИИ.
Между тем венгерские бароны Николай де Гара и Сциборий из Сцибожиц, находясь в Мариенбургском замке, вместе с оставленными для защиты замка крестоносцами Ордена, проявляли чрезвычайное беспокойство об исходе предстоящей вскоре битвы и о том, кому выпадет успех. В это время туда прибыл бежавший с поля боя, усталый и запыхавшийся человек, который на распросы венгерских баронов, откуда он пришел и с какими новостями, ответил, что спешно прискакал из стана магистра Пруссии и что Владислав, король Польши, победил прусского магистра в великой сече; он добавил, что все крестоносное войско уничтожено. Между тем как венгерские бароны старались яснее понять, каким порядком началась битва и как она окончилась, крестоносцы, охранявшие Мариенбургский замок, перехватив это донесение и изменив его, распустили слух, что между польским и прусским войсками еще не дошло до общего столкновения, а происходили лишь отдельные стычки. Но когда венгерские бароны выехали за ворота замка, внезапно прибыл отряд беглецов с поля битвы, которые подтвердили первое сообщение о поражении. Один из них был рыцарь Петр Свинка, некогда хорунжий добжинский, который еще до начала войны перешел от Владислава, короля Польши, к магистру Пруссии; он рассказал полностью весь ход сражения, приведший к победе короля и поражению крестоносцев. Когда свита Сцибория из Сцибожиц (почти все они были поляки) при этой новости возликовала в безмерной радости, Сциборий, как муж предусмотрительный, велел хранить эту благую весть про себя. Когда же она разгласилась и стала общим достоянием, он запретил своей свите выражать радость, пока они находятся в стенах прусского замка. Крестоносцам, находившимся в Мариенбурге, победа Владислава, короля польского, сначала показалась столь невероятной, что первого вестника о поражении крестоносцев они сочли не только лжецом, но чуть ли не сумасшедшим. Потом, когда прибывавшие один за другим утверждали одно и то же, они, наконец, поверили. Сердца их исполнились горести и уныния, и все они обратили свои помыслы на то, чтобы покинуть замок Мариенбург, используя для бегства любой подходящий случай. И если бы Владислав, король польский, одержав победу, быстрым переходом приступил к Мариенбургу (как ему весьма предусмотрительно и здраво советовали некоторые), то без всякого ущерба и опасности для себя и войска он в первый же день по прибытии овладел бы замком, который сдался бы или легко был бы взят приступом. Ибо крестоносцы, духовные и светские, и прочие защитники Мариенбургского замка, как безумные, бегали по дворам, домам и горницам много дней и ночей, предаваясь плачу и скорбным жалобам; и так как всеми защитниками овладел трепет и помыслы о бегстве, то замок был бы сдан, если бы кто-нибудь приложил усилия вырвать его из рук людей, охваченных трепетом [...]
ПОСЛЕ ПОДСЧЕТА ПЛЕННЫХ ОДНИХ ПОЛЯКИ ОТПУСКАЮТ НА СВОБОДУ, СВЯЗАВ КЛЯТВЕННЫМ ОБЕЩАНИЕМ; ДРУГИХ ЖЕ ОТДАЮТ ПОД СТРАЖУ; КОРОЛЬ И ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ЛИТОВСКИЙ ОСМАТРИВАЮТ ТРУПЫ УБИТЫХ; В ПОЛЬШУ ПОСЫЛАЮТ РАДОСТНОЕ СООБЩЕНИЕ ОБ ОДЕРЖАННОЙ ПОБЕДЕ.
После проведенного с большой торжественностью королевского пиршества всем рыцарям был отдан приказ сдать пленных и построить их на одной открытой со всех сторон равнине. Там Владислав, король польский, разместил отдельно шестерых нотариев для переписи имен, рода и положения пленных. Итак, пленных приводили и представляли сначала королю, затем — нотариям: отдельно — крестоносцев Ордена, отдельно — прусских рыцарей, отдельно — кульмских, отдельно — ливонских, отдельно — жителей прусских городов, отдельно — чехов, отдельно — моравов, отдельно — силезцев, отдельно — баварцев, отдельно — мисненцев, отдельно — австрийцев, отдельно — рейнцев, отдельно — швабов, отдельно — фризов, отдельно — лужичан, отдельно — тюрингенцев, отдельно — поморян, щецинцев, кашубов, [316] саксонцев, франконцев, вестфальцев. Ведь столько народов и племен собралось в великом множестве, чтобы уничтожить народ и самое имя поляков! И хотя каждая из упомянутых народностей была представлена большим количеством воинов, однако чехи и силезцы превосходили числом остальных. Итак, после отделения каждой народности подходил королевский нотарий и, приказав всем встать в круг, сам, стоя в середине, записывал их имена, звания, должности, положение и происхождение. Когда все полностью были переписаны, пришли двое королевских вельмож — Збигнев из Бжезя, маршалок Польского королевства, и Петр Шафранец, краковский подкоморий; каждого пленного в отдельности они обязали новым обещанием и новой клятвой в том, что, верные рыцарскому слову и чести, они явятся лично в ближайший день святого Мартина в Краковский замок к ленчицкому воеводе Яну Лигензе из Пшецлав, краковскому судье Яську из Олесницы и к подстаросте краковскому Пшедборию из Пшеход. После принятия пленными этого обязательства Владислав, польский король, проявил не свойственную для победителя умеренность: почти всем, за исключением немногих пленных, разрешил уйти под простое рыцарское слово; князей же Казимира щецинского и Конрада олесницкого, а также Кристофера Керцдорфа, чеха Венцеслава Дунина и всех крестоносцев Ордена он задержал, распределив по королевским замкам: в Ленчицу, Серадзь, Хенцины, Люблин, Сандомеж, Леополь, Пшемысль и другие, повелев тщательно стеречь и смотреть за ними. В промежутке, пока переписывали пленных, Владислав, король Польши, сев на коня, проехал с братом своим, великим князем Литвы Александром, на место битвы, посмотреть на павших; при этом рыцарь Болеминский давал объяснения и показывал их королю, хотя король и сам узнавал некоторых, в особенности графа фон Венде, и опознавал трупы павших и поверженных. После осмотра король только в сумерки вернулся в стан. Оттуда он отправил нарочным гонцом спальника своего Миколая Моравца, герба Повала (из селения Куношувка близ Ксенжа), в Польское королевство с посланием, объявлял супруге своей, королеве Анне, а также Миколаю Куровскому, архиепископу гнезненскому, и вельможам, охранявшим Краковский замок, [317] университету [318] и краковскому городскому совету, [319] что он учинил великую сечу с крестоносцами, одержав великую победу; король повелевал также отслужить богу благодарственные молебствия во всех храмах. Во свидетельство же победы и радостных событий гонец Моравец вез с собой по повелению короля хоругвь епископа помезанского, с гербом, изображавшим святого Иоанна Крестителя в образе орла. По прибытии его в Краков и объявлении о победе короля, весь город огласился великим ликованием и радостью и славословиями богу в церквах и всю ночь в ознаменование радости сиял огнями. Когда затем весть о торжестве распространилась по всему Польскому королевству, все города и села Польши оглашались ликующими кликами людей, праздновавших в безмерной радости счастливую победу.
316
Поморяне, щецинцы, кашубы — славянское население побережья Балтийского моря. Под поморянами, название которых было некогда общим для всех племен этой области, Длугош здесь понимает население Восточного (Гданьского) Поморья под щецинцами — население Западного Поморья. Кашубы жили к западу от нижнего течения Вислы, т. е. тоже на территории Западного Поморья. Они единственные представители прибалтийских, как лужичане — полабских славян, покоренных немецкими феодалами, дожившие до наших дней. Кашубы входят сейчас в состав Польской Народной Республики.
317
Т. е. бурграфам Краковского замка.
318
Университет в Кракове был основан Казимиром III в 1364 г., но после его смерти, при Людовике, а тем более в период внутренних неурядиц, сопровождавших вступление на престол Ядвиги, захирел. Мысль о необходимости восстановления высшей школы в Польше не оставляла, видимо, Ядвигу, высоко образованную для того времени женщину. Она сумела внушить ее и своему мужу. Университет был вновь открыт в 1400 г. и скоро стал центром просвещения и национальной науки. Одновременно он принимал активное участие в политической жизни страны.
319
Начиная с XIII в. польские города пользовались самоуправлением, представительством которого был городской совет.