Гуд бай, Арктика!..
Шрифт:
В очках, с увеличительным стеклом, Леня погружался в космическое пространство, его видение постепенно обретало контуры и форму, диоды вспыхивали, искрились, привлекая плывущих с нами пассионариев своим неизъяснимым свечением.
Еще в Москве он обдумывал микроструктуру Луны, рисовал эскизы и схемы, клал перед сном под подушку блокнот и карандаш — вдруг во сне осенит инженерная идея, как можно сделать такую Луну, чтобы ее собрать в два приема — огромную, двухметровую, и осветить окрестности самых диких уголков мироздания.
— Не с кем даже посоветоваться, — сетовал Леня, — разве что с Леонардо, но он давно уже на Луне…
Только за две недели до путешествия чертеж Луны был готов. Изящная, тонкая, как взмах сабли Саладдина, она красовалась на листе бумаги, ожидая воплощения.
Заменив стеклянные лампы
Тогда он составил свет, как художник смешивает краски. Он разжигал таинственное пламя из двух разновидностей диодов — подслеповатых, золотистых и ослепительных, сверхъярких кристаллов.
Выращенные на фабриках-плантациях Юго-Восточной Азии, диоды опутывали Леню, как елочные гирлянды. Он соединял их проводками — то так, то эдак, но свет выходил чахоточный, скудный или, наоборот, непереносимо сверкал и лучился, резал глаз, ускользал, не давался так просто в руки изобретателю-самоучке.
Тишков злился, приходил в отчаяние, чуть не рехнулся. Пока не удалось отыскать ту самую электрическую схему, когда должны были загореться сначала холодным астральным светом, а после — густым таинственным и теплым аккуратно приклеенные по внутреннему периметру месяца диодные ленты.
Почти на ощупь, интуитивно ему удалось проникнуть по ту сторону обманчивой видимости, зажечь Луну, присоединить к ней диммер — хитрый приборчик, регулирующий силу тока. И — о, чудо — пограничные линии между диодами начали растворяться, само собой появилось множество точек соприкосновения, живая и неживая природа пронизывали друг друга, приоткрывая трепет космических глубин.
Луна не только светила, она меняла оттенки от медового до снежно-белого, могла мерцать, туманиться, яснеть и серебриться по мановению руки ее создателя. Так на шхуне воссиял двухметровый месяц, мистер Moon, чему все несказанно обрадовались. А Леня еще и стихотворение сочинил, посвятил этому волнующему событию:
Луну построил В небо гвоздик вбил Завтра вывешу ее и зажгу.Братия толпилась, грудилась вокруг Лени с его народившимся месяцем. Каждый тут испытал на своей шкуре, что значит иметь дело с мистерией в ее мельчайших проявлениях. Но больше всех радовался Баклэнд — ведь это была его идея, чтобы Леня захватил с собой в Арктику Луну.
Невзирая на гордый английский профиль, Дэвид чем-то неуловимо смахивал на короля джаза Дюка Эллингтона, у которого был тайный ключ к сердцу музыканта, иначе биг-бенд сто раз бы развалился. Говорили: Эллингтон распоряжался музыкантами, как опытный картежник управляется с колодой. Недаром после смерти Дюка его сын Мерсер, отличный трубач, обнаружил в больнице записку: «Мне легко угодить. Нужно только, чтобы все было по-моему»…
По щучьему велению, по Дэвидову хотению Луна прямым курсом движется к 80-й широте, спустилась с неба и осветила кубрик, сделав его если не еще уютней, то во много раз теснее. По этой причине Лене пришлось вытащить ее на палубу, так как столы на корабле — большая ценность, на них обедают, пишут поэмы, рисуют и — хотела написать «играют в карты», но никаких настольных игр у нас не практиковалось, ни шахмат, ни лото, ни карт. Даже в «морской бой» никто не играл.
Вообще никто ни во что не играл — все так уставали за день, что после ужина, хлопнув стаканчик, — нет, не ложились спать, а шли на лекцию: каждый вечер устраивались презентации. То Спуки рассказывал взахлеб, что поднебесной управляют течения и волны и первыми Северный полюс открыли черные люди, кстати, не убедив никого ни первым, ни вторым заявлением. На сей раз Боб Дэвис собирался поведать об экологических домах в лесопарках Канады, поэтому мы взяли за рога Луну и вынесли ее на палубу.
Там Леня положил ее на красный ящик, торжественно возвышавшийся посередине палубы. Андрей посоветовал привязать — вдруг разразится шторм, и она вылетит
— Это, знаешь, что за коробка? — спросил Андрей. — Какой-то незнакомый парень подбросил в Лонгьире. «Слушай, — говорит, — возьми, закинь мой ящик…» «Куда?» — «Ну, в западной части Шпицбергена брось где-нибудь. Куда-нибудь туда!.. — показывает мне на карте. — Тут или тут, мне все подходит. Там у меня жратва, закрученная шурупами. Говядина, хлеб, вода… Отвертку захвачу с собой. Сейчас последние осенние рейсы. Выброси где-нибудь на островах и скажи где. А мы весной пойдем с Северного полюса…» Дождутся света и по солнышку пойдут, — уютно говорил Волков. — Зимой темно, — рассуждал он. — Я сначала не понял, думал, это продукты для нас. Мы с Афкой как раз загружались едой и водой. Она у меня спрашивает: «Андрэй! Мы на сколько идем? Дней на пять?» Я говорю: «На двадцать пять!» Знаешь, как она прореагировала на это сообщение? Просто бросила мимоходом: «Да? Тогда пойду куплю еще сигарет».
Глава 20
По следам Виллема Баренца
На ночь мы встали на якорь в Магдалена-фьорде, открытом Баренцем в 1596 году во время его третьей полярной экспедиции. Стоило Виллему Баренцу этот залив нанести на карту — сюда сразу ринулись китобои. Построили поселок (на берегу чернело какое-то разрушенное строение), установили печи-салотопки — одним словом, возьми с полки «Моби Дика».
Добыча в гиперборейских водах была огромная, барыши баснословные. С величайшей осторожностью лавировали суда меж китовыми стадами. На взрослых самцов китоловы редко отваживались нападать. Божественный и грозный призрак Белого Кита, бессмертного и смертоносного чудовища, витал над всеми, кто жаждал приобщиться к чести и славе китобойного промысла. А чтобы отпугивать кшатриев китового войска, охотники на борту вельбота жгли известь, навоз и можжевельник.
Я, кстати, долгое время, толком не читая Мелвилла, гордо заявляла налево и направо, что это у меня самая любимая книга, чем просто всех поражала. Поэт Еременко за кружкой пива сказал мне, что «Белый Кит» — лучшая в мире книга, и я повторяла за ним, как попугай. Недавно прочитала ее до конца и ужаснулась нескончаемым эпизодам, в самом деле, мастерски прописанным, как дозорные на мачтах замечают великого Левиафана, гонятся за ним по водным пашням и забивают его в бездонной лощине, затем швартуют у борта и обезглавливают, как вываривают китовую тушу, и над кораблем, словно над целой слободой кузниц, поднимаются адские клубы дыма. От дыма салотопок все поручни покрыты копотью и сажей, матросы ходят, с ног до головы пропитанные маслом. Как это масло, точно горячий пунш, разливают по шестибаррелевым бочкам и спускают в трюм…
Леня кричит:
— Немедленно убери Мелвилла из туалета! Видите ли, это ее любимая книга! Я вообще ничего не хочу даже слышать о китобоях. Тоже мне, романтическая профессия! [4]
Нет, я и теперь восхищаюсь писательским гением Мелвилла, да и Ереме не доверять нет никаких оснований, но все ж эта книга никак не вяжется с моим агрессивно «зеленым» мировоззрением. Последней, кого я эпатировала «Моби Диком», была художница Айрис Хослер, которая мудро ответила мне:
4
Однажды на родительском собрании в школе у нашего сына учительница попросила:
— Пусть кто-нибудь из родителей расскажет ребятам о своей профессии…
— Ну, это надо, чтобы романтические профессии были — геолог или электрик, — сказал чей-то папа.
— Почему? — с жаром воскликнул Леня. — Разве у нас в классе нет ни одного космонавта или китобоя? Все в почтовых ящиках работают?..