Гуд бай, Арктика!..
Шрифт:
Там айсберг нарезается на куски, ледяные глыбы скатывают на платформы, и под палящими лучами солнца они тают, наполняя резервуары древней прозрачной водой, откуда растаявший лед побежит по трубам в удаленные уголки саванны и африканские деревни. Подойдут к цистернам высокие худые женщины с глиняными кувшинами и наберут до краев чистейшую в мире воду, чтобы напоить своих детей.
Так, умирая, айсберги возвращают жизнь позабытым богами потрескавшимся землям, которые задыхаются от засухи, жары и эпидемий.
…В юности я мечтала стать полярником и дрейфовать на льдине. Я даже написала письмо в Ленинградский университет на океанографический факультет: не помешает ли мне тот факт, что я девица, живу в Москве и совершенно не знаю физики?
Вскоре пришел ответ в большом конверте из крафта на официальном бланке. Там было написано одно слово:
«Помешает».
— Не грусти, — утешал меня мой папа Лев. — Что тебе далась эта Арктика? Выйди во двор, сядь в сугроб, подрейфуй немного — и домой!
С тех пор я перечитала горы книг разных мудрецов, и все они твердили мне об одном: надо осторожно мечтать, потому что Существование рано или поздно исполнит все наши желания.
Папа! Видишь? Твоя непутевая дочь сидит на леднике Галли-брин, где сам Баренц останавливался на пути к бессмертию и славе, всего в шестистах милях от Северного полюса, — и тихо поет песню, которую ты когда-то напевал, подыгрывая себе на аккордеоне:
…И-ивушка зеленая, Над рекой склоненная, Ты скажи, скажи, не тая, Где-е любо-овь моя?Глава 22
«В привилегированном обществе тысяча золотых украшений»
— Ой, — сказал драматург Михаил Дурненков, — опять красота. — Он вчера сочинял пьесу допоздна про изменение климата, поэтому вышел на палубу невыспавшийся, в тапочках и с чашкой кофе.
За бортом проплывали айсберги, голубые в синеву, а за плавучими льдами огромной стеной вставал фронт ледника, вдоль которого, метрах в тридцати, распустив паруса, почтительно и осторожно, как при встрече с китами, плыл «Ноордерлихт», не нарушая тишины, настолько медленно, что казалось, корабль стоит, а ледник проплывает перед нами во всей своей мощи и великолепии. Такого количества льда мы сроду не видели.
Лед был всюду, он окружал нас полупрозрачным куполом, излучая сверкание и колоссальную энергию. Эта энергия обладала огромной проникающей силой: она очищала и наполняла тебя от макушки до пяток, делая соучастником своих таинств.
Для пущей торжественности Пол DJ Спуки всем по очереди давал слушать ораторию Горецкого, попутно инструктируя, как надо совмещать музыку с живым арктическим пейзажем. Льдины отражались в небе, северные капитаны такой белый отблеск зовут «ледяное небо».
Увековечивая игру взаимных отражений, Леня перевел фотокамеру в режим видео, чтобы наши дети и внуки, а когда появятся, и правнуки, могли часами наблюдать эту медитативную картину, сосредоточившись на ощущении Вечности. И чтобы в конце концов доконать их этим зрелищем.
— Идет корабль во льдах и распространяет запах коричного печенья, — заметил Леня. — Нерпы думают: «Елки-палки, какая жизнь-то у них там, где маленькие светлокожие тюлени плывут на красной льдине».
— А представляете, как тут будет, когда нас не будет? — отозвался Миша.
— И не будет этого запаха печенья, — добавила я.
— Запах печенья за спиной дает ощущение жизни и уверенность в том, что мы существуем, — сказал Леня.
— Совершенно работать не хочется в такой обстановке, — вздохнул Миша. — Только циничное сознание должно спасти нас от необратимого преображения. Давайте поговорим о деньгах. Вот вы сколько получаете?
— Мало, хотелось бы еще, — с готовностью поддержал разговор Леня. — А ты, Миша, наверное, много?
— В нефтяные годы набегало, а сейчас — никакого сравнения, — отвечал с грустью Миша. — Помнится, нам с братом отвалили приличный гонорар в Стратфорде-на-Эйвоне, на родине Шекспира. После премьеры актеры быстрей зрителей побежали занимать места в паб «Dark and Dirty». Колоритное местечко — стриптиз-бар, мулатки ходят с силиконовыми грудями. Славка, брат, спустился в туалет, а там огромный негр — намочил ему руки и спрыснул одеколоном. Так Славка все ему деньги с перепугу и отдал.
Разгребая льдины веслами, мы причалили на «зодиаке» к берегу, который приветливо встретил нас беленьким снежком, песчаным пляжем, залитым прозрачным солнечным светом.
Был отлив, поморы говорили: «Вода кротка». Мы даже забоялись бросать около моря спасательные жилеты. Саймон поинтересовался у Волкова, когда, собственно, прилив? И на всякий случай посигналил на корабль, чтоб Афка присматривала в бинокль за нашими вещами на берегу.
— Okay! — отозвалась Афка. — I wish you a nice walk!
Странно было осознавать, что у нас под ногами расстилается дно Ледовитого океана.
Я говорю:
— Миш, а вообще, как пьесы пишутся? По какому принципу?
— Пьесы пишутся так, — отвечал Михаил Дурненков, шагая по спутанным ламинариям и лужам, прошитым вдоль и поперек иглами кристаллов, и это все поскрипывало, похрустывало под его сапогами, простыми, резиновыми, без утеплителя, которые Миша по случаю отхватил в Лонгьире.
Вокруг спокойствие, умиротворенность, лоскутные горы, влажные пески…
— Запомни, драматургия, — звучал посреди этой безмятежности одинокий голос Миши, — работает по схеме. Герой боится одного. Хочет другое. А получается абсолютно третье. А ты преграды ему ставишь на пути. И обязательно существует второй план. Например: перегорела в доме лампочка. Герой собрался в магазин. А женщина его не отпускает, задерживает, находит новые и новые предлоги, чтоб он остался. Он: нет, нет, нет (неуверенно)… И наконец: все, я ухожу.
Миша сказал это решительно и безвозвратно. С такими серьезными глазами. Я даже вздрогнула, настолько бесповоротно он произнес эти слова. И тут же — нейтрально: