Гуд бай, Арктика!..
Шрифт:
Бывший ректор, а ныне странствующий отшельник, прозимовал в бухте Моссел десять лет. Несколько зим он провел в одиночестве. В первый Новый год старина Хауке открыл шампанское, лег на снег и увидел, что над ним во все небо пламенеет северное сияние.
— Я лежал на снегу, пил из горла шампанское и кайфовал, оттого что этот фейерверк полыхает для меня одного, — рассказывал нам Хауке.
Кого он с собой ни звал, все на него смотрели как на сумасшедшего. Лишь верный ученик отважился его сопроводить. Но перед отъездом сбежал от учителя.
Опять ехать одному!
Хауке забрел в бар пропустить стаканчик виски. По какой-то немыслимой случайности именно в этот бар пришла Мария: она развелась с мужем и решила напиться.
Они познакомились, разговорились, он пригласил ее поехать с ним на Шпицберген, она согласилась.
Долгое время на зимовке они вели раздельное хозяйство — стол пополам, тут его кровать, тут ее. Но не выдержали — и поженились. Теперь у них почти все время посвящено собиранию деревяшек, утеплению, просушке, добыванию пищи — на консервах не просидишь, а сидеть им здесь от июля до июля, пока не растает лед.
Однажды профессор вздумал добыть тюленя, освежевать, завялить мясо, а шкуру просушить, просолить и утеплить ею свою плавучую хижину. Перво-наперво он ознакомился с инструкцией по разделке туши. Надо: положить зверя на спину, отрезать голову, вспороть живот, вытащить требуху, отделить жир от мяса и так далее.
Но прежде всего — убить.
Он взял ружье и на каяке отправился в море. Вскоре перед его носом вынырнул тюлень. Хауке выстрелил, тюлень утонул. Тогда шестидесятипятилетний профессор нырнул за ним в ледяную воду, схватил и стал затаскивать в каяк сто килограммов живого весу. Каяк перевернулся. Хауке поволок свой каяк и тюленя к берегу, а там его ждут медведи…
— В общем, если у тебя депрессняк, ничего не получится, — подвел он итог. — Это по плечу только оптимисту!..
Пока муж охотится, жена сидит дома, вяжет кофту, эту самую, с норвежским узором.
Связь у них есть с матерой землей — спутниковый телефон, пять минут в год можно говорить. А телевизора нет, лишь маленький иллюминатор, в который видны льды, льды, льды, белая полоска берега, край залива и невысокая гора. Смотришь, а по горе идет медведь. Бывает, подойдет к яхте, возьмется пробовать на крепость борт, заглядывать в окно. Чем не кино! Полярной ночью, пару лет назад, один голодный и злой медведь разбил иллюминатор и сунул голову в каюту, пришлось Хауке выстрелить ему в морду из ракетницы, медведь убежал, а профессор упал оглушенный на пол, лицо в порохе, брови сгорели, слух вернулся через пару дней.
— Мы были на вашем полуострове, там никого, — сказал Пол. — Только везде чьи-то кости валяются, крылья и хвосты.
— Ты их не видишь, — ответил Хауке, — а они видят нас и терпеливо ждут. Медведь ждет часами, днями, спит, но ждет. Не вздумайте убегать, случись вам повстречаться на узенькой дорожке! У него скорость сорок километров, догонит в два прыжка. И никогда не показывай медведю, что ты струсил. Встань, выпрямись, расправь плечи и металлическим взглядом упрись ему в глаза. Если ты коротышка, вроде моей Марии, привстань на цыпочки. По-любому, твои глаза будут выше, чем его. Гляди твердо, гордо — сверху вниз. Он не поймет, кто это такой здоровый и наглый, и, может быть, струсит.
— Или совсем разозлится и голову оторвет, — предположил Миша.
— А ты стучи камнями, — радостно вмешалась Мария. — Медведи громко клацают зубами, когда меряются силой, кто кого, — наверняка подумают, что ты зубами стучишь!..
Намолчались, а тут такая компания. Они были просто в ударе!
— Надо иметь уважение к медведю, потому что мы — те же медведи, — сказал на прощание Хауке. — Поживешь тут один, позимуешь и поймешь, что ты крошечная часть универсальной системы. Если Арктика растает, многие связи в этой системе разрушатся и уже никогда не восстановятся, не только в Арктике — на всей Земле. А твои человеческие права… — И он рассмеялся. — Они такие же, как у всех остальных обитателей нашей планеты…
Глава 24
Остров моржей
Был холодный короткий день, мы оказались затерянными в Студеном океане, чьи смерзшиеся брызги скоро облачили нас льдом, словно рыцарскими доспехами. На палубе дул шквальный ветер, гладь моря колыхалась кругом, как и пять тысяч лет тому назад. Арктика раскрывалась перед нами в своем истинном свете — страны мрака, холода, голого камня и льда. Солнце скрылось, небо заволокло сиреневой массой, пейзаж сделался печальным и безжизненным, лишь буревестники и поморники, спутники судов, ложились крылом на воздух, как живые парящие сферы, посредники между вышним и проявленным миром.
Все это нагнало на нашего брата великую меланхолию, так что, увидев рядом со шхуной трех моржей, мы обрадовались им, как родным. Высунувшись по плечи из моря, моржи поглядывали на сбежавшуюся публику, раздувая щеки и напоминая Диззи Гиллеспи во время горячего соло на трубе. Такая радость была видеть их в добром здравии, в хорошем расположении духа! Все при них — жесткая щетина усов, белоснежные бивни, до которых с незапамятных времен было столько охотников.
Морепроходцы сгрудились по правому борту, кораблик дал крен.
— Да вы не суетитесь, — сказал Волков. — Сейчас мы подчалим к Моржовому острову. Там будет лежбище целого стада, только бы их не напугать, а то поднимается паника, они начинают пихать детенышей в море и, часто бывает, давят. К тому же самцы бросаются на защиту и могут атаковать «зодиак».
Сквозь колючую снежуру вглядывалась я в надвигающийся берег, пытаясь различить моржиные очертания. Мне казалось, такое многоголовое стадо будет видно издалека, до наших ушей докатится их громогласный рев, лай, хрюканье и нежное посвистывание. Моржи за сто верст чуют приближение человека, но мы подбирались к ним против ветра, да какого! Волков еле удерживал «зодиак», пока высаживал нас на берег, чтобы лодку не унесло в открытое море.
Все волновались, готовились к встрече с моржами, думали, как они отнесутся к непрошеным гостям? А встретил нас плоский пустынный остров Мофен, жутко неприветливый, напрочь лишенный растительности, без признаков жизни, разве вокруг невысокого взлобья волна о камень плеснет, с камня бежит, да у кромки прибоя бились и позванивали льдинки, меж которых мельтешили, не пугаясь ледовитых волн, кулички-песочники. Мы были подавлены пустотой этого клочка суши, опоясанного водой, продувного со всех сторон, его тяжелым сумрачным небом и морем с налетом ледяного сала.