Гукюн
Шрифт:
Хосров почти не ест, попивает вино, всё злится, что Ани нет как среди прислуги, так и среди омег из гарема. Он уже думает, что Арслан его наказал, и парень, видимо, не в состоянии передвигаться, как в комнату среди слуг, несущих наполненные кувшины с вином, заходит и Ани. Хосров взгляда с него не отрывает, даже не думает, что может быть замечен, впитывает в себя каждое его движение, запоминает. Как и положено, первым обновляют кубок Гуука. Когда Ани, поклонившись, обходит Хосрова, чтобы налить вина Арслану, альфа, резко толкнув ножны меча назад, подставляет их под ноги омеги, и тот, споткнувшись, опрокидывает кувшин со всем содержимым на него. Ани сам в шоке от того, что случилось, пару секунд, не моргая, смотрит на мужчину.
– Простите, господин, – опомнившись, падает на колени готовый разрыдаться омега.
– Ты мало того, что не слушаешься, ты ещё и слепой, – хмурится Арслан. – Ещё тридцать ударов плетью, тебя уму разуму научат.
– Он вылил вино на меня, оскорбил меня своим глупым взглядом, не планируя даже на колени падать, – продолжая утирать тканевыми салфетками грудь, со злостью говорит Хосров. – Позволь мне привести наказание в исполнение.
– Имеешь право, – соглашается Арслан. – У меня сейчас новый фаворит, всё внимание перенаправлено на него, так вот бывшие совсем разошлись, – усмехается. – Я бы ему лично эти восемьдесят ударов всыпал, но, зная тебя, я ему даже сочувствую. Делай, что хочешь, но чтобы дышал, у меня на него есть планы, – договаривает и вновь возвращается к общению с Гууком.
После ужина Хосров сразу идёт к себе и приказывает привести Ани. Заплаканного омегу приводит в спальню смотритель за гаремом Арслана. Хосров требует смотрителя покинуть комнату, и тот, хоть и недоволен тем, что лично в ходе наказания присутствовать не будет, поклонившись, скрывается.
– Подойди, – зовёт дрожащего, как осиновый лист, перед ожидающей его карой омегу Хосров.
Ани, с трудом передвигая ноги, подходит к альфе, не желая получить ещё дополнительные удары за ослушание. Он останавливается напротив сидящего на изножье кровати мужчины и восклицает от неожиданности, когда тот резко тянет его на себя и опрокидывает на постель.
– Господин, нельзя, – опирается ладонями о его грудь омега, прекрасно чувствуя чужое возбуждение бедром.
– Ещё раз скажешь мне «нельзя», – шепчет ему на ухо Хосров и зубами цепляет мочку, – и это будет последним, что ты сможешь произнести.
Он вжимает его в постель своим телом и касается губами губ, отстраняется, повторяет. Хосров своего зверя дразнит, только наслушавшись его нетерпеливого воя, в губы жадно впивается. Ани сперва медлит, а потом отвечает, зарывается руками в его волосы, размыкает губы, сам вовлекает его в долгий танец языками. Они целуются мокро, глубоко, жадно, мешают запахи и вкусы, создают один на двоих коктейль. Ани послушно поднимает руки, и Хосров снимает с него рубашку, следом на пол летят шаровары, и теперь уже полностью обнаженный парень лежит под разложившим его на своей постели альфой. У него кожа горит там, где Хосров его касается, а он касается везде, исследует каждый сантиметр, своими отпечатками его покрывает. Ани всё равно сомневается, что Хосров пойдёт до конца, что возьмёт то, что принадлежит другому, пусть и получил сомнительное согласие. Он сомневается даже, когда альфа разводит его ноги, когда толкается в него пальцами, когда он, чуть ли не до крови прикусывая щеку, принимает следом его член и, выгнувшись, боится выдохнуть от распирающего чувства наполненности. Хосров приподнимает его под поясницу и, придерживая руками за бёдра, сразу переходит на быстрые толчки, заставляя Ани вонзаться пальцами в его плечи и пытаться сдержать свои крики, боясь быть обнаруженным. Арслан его убьёт, однозначно, но откажи он Хосрову, то и он его убьёт. Хосров будто с разумом прощается, он в него толкается и толкается, скользит по обильно выделяющейся смазке возбуждённого омеги так глубоко, насколько можно, рычит от удовольствия наконец-то вбиваться в того, кого настолько безумно хотел.
Ани привык быть красивой куклой, переходящей в постель победителей, без права голоса и даже мысли о протесте. Он научился раздвигать ноги, выгибаться и стонать, даже когда не хочется. Научился имитировать страсть, показывать желание, даже если его в нём ноль целых ноль десятых, и очаровательно улыбаться на все предложения альф. С этим пока притворяться не пришлось, его прикосновения возбуждают, его поцелуи заставляют прикрывать веки и хотеть ещё, а его запах дурманит голову. Это какое-то безумие, но Ани его выпускать из себя не хочет, отдалиться даже на сантиметр не позволяет, он будто в нём смысл всего видит и сам его не останавливаться молит. Ему так горячо и дико, что хочется кричать, но взамен приходится кусать свой язык, чтобы не услышали. Каждый участок его кожи – сплошная эрогенная зона; Хосров его касается, и на месте каждого прикосновения мини-взрыв происходит. Он даже не стонет уже, он ноет, сам его, за бедра придерживая, в себя направляет и злится, что альфа на нём следов и укусов не оставит, Хосров бы каждый хной обвёл и подолгу бы на себе носил.
Йибир любил лежать, заставляя омегу всё делать самому, Арслан думает только о своём удовольствии, а этот альфа не просто груб и нетерпелив – он голоден. Ани видел его потрясающе красивых омег и слышал о том, как он порой уводил к себе сразу четверых, но сейчас с ним в постели этот альфа будто после нескольких лет воздержания. Он трахает его грубо, целует жадно, любит до самого дна. И Ани нравится. Он никогда и не выпускал коготков, давил внутреннего зверька, даже если было неприятно на грани невыносимости. Но сейчас Ани сам ластится, сам подставляется, урчит от ласки, как воск в его руках тает и любую форму принимает. Желание этого альфы осязаемо, его оно обволакивает и заражает, заставляет чувствовать себя особенным, забывать про то, что он омега из гарема и, скорее всего, на одну ночь. Он сам на него взбирается, седлает его бедра и медленно двигается на его члене. Ани придерживает ладонями свои ягодицы, лижет свои распухшие от жестких поцелуев губы, дразнит зверя, позволяет ему проникать в себя до самого конца. Он ладонями мощный торс под собой поглаживает, каждый боевой шрам целует, языком излечивает. Он сам в коленно-локтевую позу становится, подмахивает, рассыпается под ним в крошку, в вихре страсти вновь в одно целое собирается. Ани не знает, откуда такая уверенность, но чувствует, что этот альфа только с ним такой, и с грустью в окно поглядывает, рассвет мысленно не наступать молит.
Вот оно именно то. Вот кого Хосрову не хватало. Этот омега только в комнату вошёл, в нём уже кровь забурлила. Ни один омега в этом дворце одним своим присутствием в нём такую бурю не поднимал. Хосров его пробует, ласкает, тело терзает и только так к утерянной после того рокового вечера жизни возвращается. Он не может насытиться, он словно одержим его вздохами, его бархатной кожей, этими губами, жаром его тела. Будто стоит Хосрову отстраниться, и вновь тьма и холод верными спутниками станут, так долго ожидаемое тепло и свет отнимут. Он крепче его прижимает, берёт, но ещё больше отдаёт, не оставляет ни сантиметра на его теле не целованным и не обласканным.
За окном уже начинает светать, Ани сладко потягивается на скомканных после бурной ночи простынях и, открыв глаза, смотрит на одевающегося альфу.
– Расскажи про себя, только не лги, – возвращается к постели Хосров и, присев у изножья, тянет его на себя. – Расскажи всё.
Ани отвечает на короткий поцелуй, долго в лицо напротив смотрит и медленно в прошлое возвращается.
– Мне семнадцать, – тихо начинает омега. – Меня продали Йибиру сами родители. Мы были очень бедны, и денег на пропитание не хватало. У меня было ещё шесть братьев, я второй сын. Меня продали напрямую в гарем два года назад, а потом пришли вы.
– Я слышал о случаях, когда родители продавали детей в гарем, но это считается редкостью, – озабоченно потирает переносицу Хосров.
– Я сам напросился, – говорит Ани и уводит взгляд в сторону.
– В смысле?
– Я сам попросил, чтобы меня продали, – омега притягивает колени к груди и обнимает. – Вы, наверное, не знаете, но нищета пахнет, – поворачивается к альфе и треснуто улыбается. – Я ненавидел этот запах. Ненавидел настолько, что мечтал из него вырваться или умереть. Мы делили одну лепешку на восьмерых, носили обноски друг друга, спали на земляном полу, неважно, летом или зимой. Отец говорил, что это нормально, что многие так живут. Я не хотел быть «многими». Я хотел спать в тепле и наедаться. Хотел красивую одежду, – запинается. – Я стал замечать, что на меня заглядываются, а когда однажды на базаре один из купцов спросил у моего отца, не хочет ли он показать меня смотрителю гарема, я решился. Моя семья получила неплохую сумму, а я тепло и еду.
– Иди ко мне, – зовёт Хосров после затянувшейся паузы, и омега послушно идёт к нему в руки. Альфа вновь его целует, только в этот раз нежно и долго. Ани уходить не хочет, мог бы управлять временем, то остановил бы его на этом моменте, когда его такой лаской окутывают, и так бы и замер навеки.
– Мне идти? – наконец-то отстраняется Ани, когда альфа расслабляет руки.
– Уйдёшь, но позже, – Хосров выходит в коридор и через пару минут возвращается обратно с плетью. Ани, побледнев, натягивает одеяло до подбородка и со страхом смотрит на орудие пытки.