Гукюн
Шрифт:
– Я не воровка! Я ничего не крала! Я не буду отвечать за кого-то! – продолжает кричать Юна, пока ее волокут во двор. – Ты не можешь так со мной поступить! Ты не можешь… – умолкает от пронзившей боли, получив ещё один удар в живот от Бао.
– Мой господин, – шипит Бао, – и только так ты можешь обращаться к правителю.
Девушку подтаскивают к одному из столбов, удерживающих навес перед дворцом, и, подняв руки над головой, соединив запястья, привязывают к нему. Юна не умолкает ни на секунду, она продолжает слать проклятия и утверждать, что она не виновна, но ее будто никто не слышит. Вокруг собирается вся прислуга, на балконы выходят гаремы трёх правителей. Ясмин сидит за парапетом на полу и, потирая продолжающую ныть метку, отказывается смотреть и слушать. Ани, приложив ладони к ушам, забился в свою комнату.
Прямо на Юне
Гуук выходит к людям, останавливается в десяти шагах от привязанной к столбу девушки и смотрит.
– Не поступай так со мной, – Юна альфу не видит, но по наступившей вмиг тишине понимает, что он вышел во двор. – Единственное, что я бы украла, это твою жизнь, и ты это знаешь, – кусает губы, радуясь, что спиной к нему и слёзы страха Дьявол не увидит.
Гуук знает. Уже даже уверен. Но его недаром дьяволом зовут. Он подходит к девушке, невесомо пальцами по спине проводит, а потом, нагнувшись к уху, вкрадчиво шепчет:
– Желаю тебе поскорее потерять сознание.
– Я не воровка, – кричит ему в спину Юна, и последнее слово тонет в истошном крике, стоит хлысту пройтись по нежной коже, оставляя моментально вздувшуюся полосу.
– Один, – объявляет палач.
– Один, – вторит ему толпа глазеющих.
Гуук смотрит, и на высеченном словно из камня лице ничего не прочесть. Дьявол всё так же непоколебим и безжалостен. Слушает чужие крики, в очередной раз, что с этой девушкой всё идёт не по плану, понимает.
– Я не крала! – продолжает кричать разрываемая хлыстом на куски девушка, чувствуя, как всё ее самообладание под невыносимой болью ломается.
– «Я знаю», – мысленно отвечает Гуук.
– Ты не можешь так со мной поступать. Останови это, – она уже умоляет, потому что к чёрту гордость, потому что болит так, что хочется самой с себя кожу снять, лишь бы от этой боли избавиться.
Семь. Юне кажется, она сейчас уже точно умрёт, но она не умирает и считает вместе с толпой. Юна чувствует, как по спине стекают вниз тёплые струйки крови, каждый раз, когда хлыст отходит от кожи, он будто забирает с собой клочок плоти. Она словно падает головой вниз в колодец, стены которого усеяны копьями, ножами и стрелами, но никак не достигнет дна. Она оставляет куски себя и кровь на его стенах и продолжает лететь вниз, мечтая, чтобы всё уже закончилось. Но дно для него, видать, роскошь, не полагается. Дьявол, скалясь, дно всё дальше вниз спускает, встретиться с ним и покой обрести не позволяет. Юна уже рыдает в голос, не в силах выдерживать, продолжает, размазывая слёзы по столбу, слать проклятия Гууку.
Альфа смотрит на подрагивающие в рыданиях плечи девушки, на превращающуюся в одну сплошную рану спину, на капли крови, разбрызгивающиеся по белому мрамору, и тоже считает. Всего лишь пятнадцать.
– Ненавижу тебя, – хрипит Юна еле слышно, но Гуук слышит так, будто она ему это в ухо шепчет. И альфа верит. Это «ненавижу» на стенках лёгких оседает, при каждом вдохе иглами в горло Гуука вонзается.
Между ними вечно ненависть и будет, она их познакомила, она их и погубит.
Гуук не выдерживает, никакого удовольствия от того, что скормил Юне ее гордость и непослушание не чувствует. Он разворачивается, быстрыми шагами в зал возвращается. Он Дьявол, правитель, Бог, но власть его на этой девушке вмиг закончилась. Он ту, кого хотел поцелуями до исступления довести, в итоге болью самой чудовищной одарил. Гуук должен был наказать, и он хотел, но не так и не столько. Эта девушка как хрупкий цветок, она только кричит и ругается, а сил в ней – даже меч Гуука поднять не хватит, она эту пытку не переживёт. Гуук, если ее потеряет, себе этого не простит.
Дьявол опускается на свой трон и, прикрыв веки, продолжает слышать крики Юны, они в него вплетаются ядовитым плющом, кровь травят. Гуук может за стены выйти, город покинуть, эти крики в его ушах эхом век отдавать будут.
На Юне от Гуука нет живого места, но она дышит, и сила в ней пусть и слабо, но всё ещё горит. Гуук без единой раны, но изнутри разодранный, своим же зверем истерзанный, за боль девушки наказанный.
Он подзывает воина: «Если она потеряет сознание, пытку прекратить», – приказывает.
Юна уже минуты две как молчит, альфа ее не слышит, мысленно: «Ну же, чертёнок, отключись», – требует.
Юна не кричит, не плачет и, кажется, больше боли не чувствует. Юна наконец-то умерла. Она так думает, улыбнуться пытается, радуется, но не тут-то было. Палач делает паузу, меняет хлыст, и те пары минут, пока удары один за другим не сыпятся на спину девушки, она понимает, что такое Ад. Сейчас она чувствует боль вдвойне, ведь пока ее били, она не успевал на ней сконцентрироваться, ожидая следующий удар, а в минуту покоя боль чудовищная. Будто с нее живьём кожу содрали, а в обнажённую плоть соль втирают. Будто на кровоточащие и пульсирующие раны расплавленный свинец капают, сверху кипятком ошпаривают. Тут ни один человек не вынесет, как она выносит-то? Почему не умирает, почему от страданий себя не избавляет. Перед глазами темнеет, она чувствует, как сгибаются колени, и бессильно виснет на верёвках.
Двадцать четыре.
Разочарованная концом представления толпа расходится, все возвращаются к своим обычным делам. Гуук идёт обратно во двор, наблюдает за тем, как так и не пришедшую в себя девушку снимают со столба.
– Отведите ее в покои во дворце, – приказывает он Бао, – и приставь к ней главного лекаря. Когда придёт в себя, пусть мне доложат.
– Да, господин.
Альфа подходит к уложенной лицом на пол девушке, пока слуги пошли за носилками, и, опустившись на корточки рядом, проводит пальцами по щеке. Даже истерзанная, еле дышащая, истекающая кровью – она самое прекрасное творение Всевышнего. Гуук до этого с пленительного цветка листья обрывал, но сегодня он его сорвал, втоптал в мрамор перед сотнями глаз и искупал в собственной крови. Он вокруг нее бы оранжерею возвёл, лучших садоводов приставил, даже солнцу бы когда вставать, когда на покой уходить приказал бы, лишь бы его цветок ничто не беспокоило, но Мин Юна так не захотела. Юна выбрала бороться, а ее противник самый сильный воин этой части света. Пусть Гуук и сорвал цветок, но не уверен, что из его корня другой, более покладистый, склонивший голову вырастет. Гуук подождёт, и если девушка всё равно для себя из этой пытки урок не извлечёт – он его снова сорвёт. Снова и снова до тех пор, пока Юна сама не придёт, глаза в пол опустив, руки к нему протянет.
– Ненавижу.
Гуук не уверен, кто это говорит, девушка или его собственный воспалённый мозг, учитывая, что Юна без сознания.
– Твоя ненависть меня не пугает, но твоё безразличие меня убьёт.
Глава 7. Ближе, глубже, дальше
Юна укутана в боль, как в кокон. Она сотнями игл в кожу впивается, всё глубже и глубже проходит, когда, казалось бы, давно достигла дна. Она не уходит, чтобы дать надышаться, не делает пауз, не снимается ни примочками, ни бурой отвратительной настойкой, которой ее насильно поят и которая на языке противным привкусом оседает. Она не приходит приступами, не бьёт резко, она в ней, как огненный шар, раздувается, всё внутри выжигая, наружу рвётся. Юну тошнит от неё, от запаха собственной разодранной плоти, тошнит от немощности и невозможности прекратить эту агонию длиной в вечность. Юну рвёт подряд несколько раз, но вместо желаемого облегчения только привкус желудочного сока на языке, и вновь она, усиливающаяся и ни на секунду не оставляющая. Она сплошной комок боли, ни подойти, ни дотронуться, ни помочь. Юна запуталась в ней, как в паутине, и ей никогда не выбраться, так же, как из своих кошмаров, которую ночь ее мучающих.