Гукюн
Шрифт:
Уже через мгновенье дворец оглушает вырвавшийся из Ясмин душераздирающий вопль, когда Арслан вгрызается зубами в свои инициалы, закрепляя ее принадлежность своей меткой. Арслан обрывает все верёвки, держащие Ясмин привязанной к прошлому, к так и не достигнутому будущему, вырывает ее из ее жизни, насильно толкает в новую. Она будет облачена в шелка, усыпана драгоценностями, займёт место первой фаворитки, кровью и слезами в этой спальне не раз давиться будет, станет одержимостью Монстра, навеки к нему буквами и следами зубов на груди прибитая. Прошлая Пак Ясмин умирает, испускает последний вздох в руках своего личного чудовища.
Девушку,
***
Хосров, не видя его, места себе не находит. Он, как коршун, над левой частью дворца кружит, объект своей одержимости высматривает, а стоит увидеть – камнем вниз летит, грудью о мрамор разбивается. Хосров только вокруг ходит, расстояние сократить не в силах. Он, как пёс на привязи, цепь до кровавых ран натягивает, до него дорваться не может, в своей страсти в одиночестве сгорает.
Ани боль от наказания и после из-за него терпел, его ласки вспоминая, поцелуи вновь и вновь в голове проигрывая, следующий рассвет встречал. Он, как запертая в клетке птица, только меж двориков ходит, всё его запах, присутствие поймать хочет, а увидев разок во дворе на Хане, как идеальный мрамор под ногами трещинами покрывается, чувствует. Ани хочет ближе, а может только издали, не осмеливается. Между ними Кан Арслан, и Ани мог бы самую толстую стену пробить и пройти, но этого альфу ему не обойти. С каждым следующим днём без него он всё больше мрачным мыслям сдаётся. А вдруг это последний раз, вдруг Ворону он больше и не нужен, думает. Червь сомнения его изнутри грызёт, полной грудью вдохнуть не даёт. Ани спит и вместо одеяла его руки представляет. Он, кажется, умом тронулся – там, где Хосров проходит, он по следам ступает, его запахом дышит, пальцами стен касается, его тепло забирает. Никогда ранее Ани никого своим смыслом не делал.
Никогда за почти тридцать лет своей жизни Хосров никого так сильно не хотел. А этого омегу хочет. Так, что зверь в нём с цепи срывается, по ночам воем уши закладывает, весь покой альфы нарушает. Хосров мрачнее тучи, нелюдим хуже, чем раньше, в бою кровавый монстр, за его пределами на конфликты нарывается. В нём эта одержимость не уменьшается, напротив, с каждым днём растёт. Хосров её в крови, Ани в вине топит.
Так было до этого дня. Теперь и Ани о крови думает, только он, в отличие от Хосров, о своей. Омегу вызывает смотритель и страшные новости докладывает. Ани почтительно выслушивает, благодарность выражает, руки господина целует, а потом, у себя скрывшись, уголок подушки прикусывает и плачет так горько и громко, что птицы с деревьев в саду разлетаются.
Жгучая обида на свою судьбу на пол слезами капает, хоть бы в лужу собралась, разъела бы своей горечью эти доски и омегу бы поглотила. Потому что невыносимо. Потому что раньше было легче, ведь, никого не любя, не было важно, кто тебя целует, кто в простыни вжимает, кто ласку выбивает или просит. А сейчас всё по-другому. Сейчас он никого ни за что к себе подпускать не хочет, ни на кого даже с фальшивой улыбкой смотреть не желает. Ани на себе его запах, его отпечатки носит, он своё тело под чужие прикосновения не подставит, то, что отныне только Хосрову принадлежит, осквернить никому не позволит. Но кто его слушает, кто его мольбам внемлет. Откажется – голову отрубят. Ани впервые кажется, что смерть не страшна, ведь каждые ночь
Согласно принятым обычаям в гареме, господин, пресытившись омегой и будучи им довольным, может подарить его своему приближенному, как супруга или как наложника. Арслан дарит Ани одному из своих воинов за услуги.
Нарыдавшись вдоволь, Ани умывается и, как и есть, с распухшим лицом спускается в сад. После Хосрова он не будет никому принадлежать и умрёт с его именем на устах. Пусть даже его чувства не взаимны, пусть даже ему это всё показалось. Ани бежал от нищеты, искал хорошей жизни, но он её не нашёл, зато нашёл кое-что куда большее – любовь. И если бы не она, он так бы и продолжил влачить привычное ему существование, меняя покровителей, но теперь уже не получится. Ани скрыть своё отвращение к каждому следующему альфе не сможет, значит, его новый покровитель сам его придушит или казнить прикажет. Тогда зачем вообще пачкаться, зачем позволять кому-то трогать то, что Ани мысленно отдал Хосрову. Он сам это всё прекратит и сам уйдёт.
На дворе середина весны, в саду тихо, кто-то отдыхает в своих покоях, кто-то у бассейна, к пруду вряд ли кто до вечера наведается. Ани, пряча под рубашкой верёвку, незаметно стащенную с сарая, доходит до воды и оглядывается по сторонам. Убедившись, что он в полном одиночестве, омега наматывает верёвку на одну из сложенных для маскировки кромки пруда глыб, второй конец крепко привязывает к ногам. Кое-как, пыхтя, он подталкивает тяжелый камень к воде и, подняв глаза к небу, мысленно прощается с жизнью, когда вздрагивает от резкого:
– Ты чего творишь?
Ани ошарашенно смотрит на хмурую, измазанную в грязи девушку по ту сторону пруда.
– Имей почтение! – визжит от неожиданности Ани. – Что ты себе позволяешь?
– Это ты что себе позволяешь? – выгибает бровь Ани. – Ты зачем мне композицию испортил! – возмущается. – Я тут убирала, начищала камни, а ты его по влажной земле прокатил, и опять тут грязно! Меня за это накажут! И потом, пока обнаружат пропажу, твой труп из пруда достанут, он разбухнет, будет вонять, придётся воду менять! Ты хоть понимаешь, сколько у меня из-за тебя будет работы!
– Да ты умом тронулась! Как ты смеешь так со мной разговаривать! – топает ногой уже забывший, зачем сюда пришёл, Ани.
– Да ты без пяти минут труп, мне плевать, как общаться с мертвецами, со слабаками тем более, – фыркает Юна и, отложив лопатку, с которой собиралась полоть сорняки, подходит к омеге.
– Я не слабак, – бурчит Ани и, сев на камень, который должен был отправить его на тот свет, беззвучно плачет. – Тебе меня не понять. Ты не жила в гареме, тебя вряд ли так изводили или наказывали. И уж тем более тобой вряд ли распоряжались, как вещью, ведь слуги по большому счёту сами вольны выбирать себе альф.
– Нет, мне тебя не понять, – пожимает плечами Юна и кривит рот. – Меня похитили в день свадьбы, убили моего жениха перед моими глазами, вонзили мне в руку кинжал, чуть не изнасиловали, заставили чуть не умереть от холода, пролежать сутки в бреду, убили из-за меня человека, выкинули убирать навоз. Я не говорю про то, что меня выпороли и били палками, а что такое сладкое на вкус – я не помню, а я та ещё сладкоежка. Но мне все равно тебя не понять, потому что я руки на себя не накладывала и вряд ли наложу, не доставлю такое удовольствие этому сукиному сыну, – девушка пинает камушек, который, булькнув, пропадает в воде.