Гул
Шрифт:
Остатки банды, переплыв Ворону, скрылись в лесу. Так доложили Мезенцеву. Комиссар хмурился: дерево подступалось к дереву — не прострелить винтовочкой, не колупнуть штыком, только артиллерией взять и можно. Пушечному начальнику было приказано скорректировать огонь. Над головой провыли первые снаряды, и вдалеке, где взгляд поддевали хвойные пики, разорвалось желтое облачко.
— Потери?
К Мезенцеву шагнул Вальтер Рошке, подтянутый, как число до нужного знаменателя. Немец любил точность, логарифмы и когда неуверенную человеческую жизнь ломало прямое арифметическое железо. Сверкали на лице круглые очки. Посмотрит на кого Рошке — вмиг все
— Семь убитых, двенадцать раненых.
— Что с пленными?
— Пара сотен. Точно еще не сосчитали. Я приказал сформировать отряды и срочно отправить пленных в Сампурский концлагерь.
— Получается, нас девятнадцать человек пострадало?
— Так точно. — Рошке первому хотелось выразить итоговую сумму.
— Хорошо, — кивнул комиссар и носком сапога ткнул в закоптившегося от газа антоновца.
С лица полетела запекшаяся шелуха. Хотел было ткнуть Мезенцев еще куда, чтобы забыть о лютой головной боли, но Вальтер Рошке поправил командира: не хорошо, товарищ Мезенцев, а удовлетворительно. Антонов в глухой лес ушел. Опять три недели его ловить. Минимум.
Рошке не любил нечетные числа. Их было трудно делить, итог получался дробным, неравным, похожим на партии в упраздненной Государственной думе. Каждое число выделялось, хвасталось своей запятой и не хотело объединяться в единое целое. Трудно поверить, что такие мысли занимали голову человека, подсчитывающего обезображенные войной трупы. Да только был Рошке в первую очередь немцем, чего втайне стыдился. Было неудобно ему за поволжское прошлое, в котором выписанные из-за границы сектанты-трудовики от зари до зари работали в поле, а затем отмаливали земляные грехи в аккуратной кирхе. И так из века в век, не отвлекаясь ни на токующую в траве дрофу, ни на малейший бунт, какой часто прокатывался по волжским степям.
Из немецкой колонии передалась Рошке не только исполнительность, но и ненависть к тем, кто целую жизнь проводит в поле. Ничего бессмысленнее чекист представить не мог, поэтому, списывая оскорбление на акцент, полупрезрительно называл крестьян «крестьяшками». Мечтой его было превратить Тамбовскую губернию в индустриальный Рур, где после кандальной молодости познавал он азы рабочего движения. На полях виделись Рошке заводы, а вместо осевших изб с крестьяшками — удобные домики и люди в одинаковой униформе. Круг истории разомкнется, образует прямую линию, и освобожденный народ начнет восхождение к великому зданию коммунизма.
— Товарищ комиссар, — крикнул прискакавший с батареи вестовой, — товарищ Клубничкин рапортует, что у него заканчиваются снаряды. Он просит прекратить стрельбу.
Рошке повернул сухую, еще даже не тридцатилетнюю голову в сторону Змеиных лугов. Там ухала артиллерия. Он не любил начальника дивизиона из-за хохотливости, живота, похожего на сдобную булку, масленых усов, в общем, из-за того лавочного, купеческого видка, — а ему доверили орудия, требующие знаний о благородных катетах! А еще ненавидел Рошке саму фамилию Клубничкин, которая казалась ему издевательством над пролетариатом. Другое дело Беднов, Смолин, Головеров да вот хотя бы Мезенцев, которого Рошке почитал за своего духовника (тот был еще более задумчив и строг, чем идейный коммунист Вальтер), но... Клубничкин? Здесь же не рандеву с барышнями! И пистолетное имя у Рошке тоже было неспроста. Носил он в кобуре соответствующее инициалам оружие.
—
Батарея затихла. Солдаты стаскивали погибших в кучу, чтобы рядышком и прикопать. Наиболее обезображенные тела Мезенцев приказал отвезти в Паревку, прямо к церкви, как напоминание о пагубности любого сопротивления. Давно пора Паревке святыми мощами прибарахлиться. На месте боя, копаясь в порванной упряжи и подсумках, шнырял Федька Канюков. Он ловил уцелевших коней, присовокупляя их к общему табуну. Мимоходом смотрел на трупы. Мертвые лежали густо и без особого толка. Парню пришлось постараться, чтобы найти павших не зазря, а красиво, как будто напоследок люди раздвинули райские кущи и Бога увидели. Рядом слонялись братья Купины. Известные близнецы-балагуры, лупоглазые, курносые, толстые, даже немножко раздутые, перехваченные посреди живота специальными ремнями. Сегодня братья в ближнем бою не участвовали — так, постреляли из пулемета с шестисот шагов. Под конец войны лучше не подставляться: дома бабы овдовевшие ждут и поспевшие ягодки-сиротки.
— Малой, чаво мародерствуешь? — в шутку крикнули Купины. — Пошел бы баб половил!
Федька схватил за узду испуганного коня, увязшего в яме, шепнул пару ласковых и помог тому выбраться из омута. Улыбнулся Канюков ртом-веснушкой и покосился на командиров. Рошке суеты не одобрял, прикрикнул на Купиных, а Мезенцев смотрел в бинокль то на лес, то на деревеньку Кипец, что на другой стороне реки. В руке у комиссара торчала обыкновенная тростинка. Он сорвал ее, когда забрел по колено в воду.
— В Кипец зашел эскадрон?
— Так точно. Докладывают, что бандитов нет. Я обязан высказать предположение, что преступники знали об атаке. Их предупредили, поэтому они заранее улизнули вместе с вожаком. Естественно, их предупредили паревцы. Согласно приказу сто семьдесят один, целесообразно применить меры высшей социальной защиты...
— Вот что, Вальтер, — ответил Мезенцев, — мы не можем решать такие большие вопросы без непосредственного командира. Все-таки без его подписи любой приказ недействителен. К слову, вы не задумывались, почему у Верикайте женская фамилия? Никак не могу взять в толк... Впрочем, как бы вы, Вальтер, в разгар боя перебрались на тот берег?
Комиссар явно рассуждал о своем. Немец счел это следствием мандража от первого за долгое время боя. Еще в Тамбове, командируя Рошке к Верикайте и Мезенцеву, чекисту посоветовали смотреть за комиссаром: тот после ранения в голову страдал душевной тревогой.
— Не понимаю смысла задачи. Переплыл бы.
— А вот и неправильно, Рошке. Это же бандитское восстание, а бандиты всегда держатся за вожака. Случись что или измени он кому — сразу за ножи. Нельзя было Антонову бросаться в воду и драпать. Не поняли бы. Особенно он не понял бы. Нет, любезный Вальтер. Антонов с братцем, пока мы здесь лясы точили, сидели у нас под боком. А потом тихонько, когда все улеглось, ушли.
— Ну и где они сидели? Солдаты прочесали местность, — хмыкнул Рошке, — я лично командовал.
— А под водой, в камышах. Вот через это дышали.
Мезенцев протянул товарищу тростинку, которую сжимал в руке. Она оказалась полой. Через нее можно было свободно дышать.
— Почему вы так уверены?
— Какая смелость нужна, — продолжал Мезенцев, — чтобы находиться всего в нескольких метрах от нас и ничем себя не выдать! Ни пузырьком, ни звуком...
— Мне это не ясно, — заметил Рошке чуть холоднее, чем нужно.