Гулливер у арийцев. Единственный и гестапо
Шрифт:
Я возвращаюсь на лужайку, подхожу к предмету, который еще недавно был Рудольфом Урбисом. В лесу быстро темнеет, мне делается не по себе. Я быстро шагаю по направлению к отелю. Дорога отнимает у меня сорок минут. Последние несколько метров я почти бегу, врываюсь в вестибюль с криком: «Господин Мори! Господин Мори!», затем падаю в кресло и шепотом прошу воды.
Лязгая зубами по стакану, я выпиваю несколько глотков.
— Я вам говорил, господин Мори, что это плохо кончится.
— Что случилось?
— Мюллер застрелил Урбиса. Он подкараулил их на лужайке за замком, увидел, как инженер обнимал эту девчонку Карлебах, и застрелил его. Потом он затащил фрейлен Карлебах в автомобиль и уехал. Нужно немедленно сообщить в полицию.
— Где тело Урбиса?
— Оно осталось лежать на лужайке.
Мори в отчаянии:
— Эта история мне испортит весь осенний сезон.
Я, держась за сердце, поднимаюсь по лестнице, ложусь в постель и искусственно поддерживаю в себе состояние нервного возбуждения.
Из окна слышен крик: «Франтишку! Пепику!» Очевидно, Мори куда–то посылает свой персонал.
Через нас внизу раздаются громкие голоса: пискливый — господина Мори, и чей–то незнакомый — хриплый. Стук в дверь.
— Войдите.
Входит Мори, а за ним полицейский. Это «пан стражмистр», объясняет Мори. «Пан стражмистр» — высокий толстый дядя с небольшими усами и тупым тяжелым взглядом. Он подходит ко мне, не снимая фуражки и не здороваясь. Затем он извлекает из кармана записную книжку:
— Имя? Фамилия? Национальность? Паспорт?
Все это на ломаном немецком языке.
Мори поясняет:
— Господин Крюгер тяжело болен, он очень переволновался. Кстати, господин Крюгер еще раньше говорил, что это плохо кончится.
Пан стражмистр обрывает Мори и продолжает допрос, касающийся моей личности, затем переходит к обстоятельствам дела.
Я рассказываю, что убийцу Мюллера я видел лишь мельком, когда он приехал, и два часа назад на лужайке за замком.
— С его невестой, фрейлен Карлебах, я познакомился в столовой. Она мне сразу рассказала, что ее жених болезненно ревнив и, по ее мнению, страдает манией преследования, что она счастлива освободиться на несколько дней от его постоянного контроля. Потом к нам привязался Урбис, державший себя с этой девицей очень агрессивно. Я даже раз шепнул ему, что у нее есть жених и к тому же ревнивый, но Урбис не хотел и слушать. Перед ужином он пригласил фрейлен Карлебах погулять. Я присоединился к ним, хотя у меня было нехорошее предчувствие, и я сказал об этом господину Мори. Я, однако, больной человек и отстал от них шагов на пятьдесят, они же не хотели меня ожидать. Когда я подходил к лужайке, я услышал чей–то возбужденный грубый голос. Изо всех сил поспешил туда. Услышал: «Ты будешь обнимать чужих невест?» Затем раздались два выстрела. Потом я увидел, как этот проклятый Мюллер потащил куда–то за руку Эдиту Карлебах, а через несколько минут раздался шум уезжающего автомобиля. Я поспешил вернуться в отель и с трудом до него добрался. Это и все, что я знаю.
— Вы подходили к телу?
— Нет, я видел, что он лежит неподвижно.
— А может быть, он был еще жив, отчего вы не оказали ему помощь?
— Я больной человек и не могу нагибаться. Кроме того, пока у меня были силы, я спешил сообщить о несчастьи.
Пан стражмистр, по–видимому, не особенно близко принимает к сердцу происшедшее в его районе кровавое событие: один немец убил другого из–за немецкой девчонки, — нет повода для волнения.
Протокол допроса готов, я его подписываю, даю свой постоянный адрес — Каттовицы. Господин Мори и полицейский покидают комнату. Я с видом полного изнеможения откидываюсь на подушки.
Утром в дверь просовывается голова Мори.
— Можно?
Вслед за этим в комнату вкатывается его круглое тело в уморительных штанишках.
— Знаете, господин Крюгер, на рассвете приезжал полицейский офицер из округа. Он считает, что здесь дело пахнет не ревностью, а политикой. В комнате у бедного Урбиса и в подвале был устроен обыск. Там нашли радиостанцию и какие–то письма. Я, собственно говоря, догадывался, что тут дело не в фотографии, но я не люблю вмешиваться в дела своих гостей. Только не говорите, господин Крюгер, полицейскому офицеру, что я вам все это рассказал. Сейчас он вас позовет к себе.
В канцелярии отеля за письменным столом сидит человек в полицейской форме. У него острые черты лица и уши, обрубленные, как у дога. Странное впечатление производят огромные ноздри.
— Вы Вольфганг Крюгер? банковский чиновник? германский гражданин?
— Да, но я эмигрант.
— Меня не интересуют ваши отношения с германским правительством. Скажите, господин Крюгер, не знаете ли вы, зачем была нужна Урбису радиостанция?
— Я впервые услышал о радиостанции десять минут тому назад от господина Мори.
Я ловлю укоризненный взгляд толстяка. Нет, дорогой мой, без дураков; в таких случаях нельзя без нужды врать.
— Что вам было раньше известно о личности Рудольфа Урбиса?
— Только то, что я слышал от него и господина Мори.
— Где вы впервые встретились с Мюллером и Эдитой Карлебах?
— С Мюллером я по–настоящему не встречался, мельком видел его у машины, когда они приехали, и второй раз издалека на лужайке. Что касается фрейлен Карлебах, то я познакомился с нею здесь и, откровенно говоря, по ее инициативе.
— Она же просила вас познакомить ее с Урбисом?
— Нет, я это сделал по своей инициативе, так как Урбис подошел ко мне.
— Что дало вам основание говорить господину Мори о ревности Мюллера и испытываемой вами тревоге?
— Раз, когда во время прогулки я взял ее под руку, она очень серьезно сказала мне: «Берегитесь, чтобы мой жених вас не убил, он более ревнив, чем мавр, иногда мне кажется, что он ненормальный, я только в его отсутствии свободно дышу».
— Почему во время прогулки вы отстали от Урбиса и Эдиты Карлебах?
— Я почувствовал сильное сердцебиение, просил их замедлить шаг, но они, не особенно дорожа, видно, моим обществом, пошли вперед.
— Каким образом вы попали в Штеховицы и в отель «Загоржи»?
— Когда я лечился в Мариенбаде, я познакомился с одним пожилым господином, больным тою же болезнью, что и я; он–то и посоветовал мне провести две недели здесь.
— Это, вероятно, был господин Лерман, он у меня жил, — заявляет Мори.
Я равнодушно говорю, что не помню фамилии.
— Вы долго пробудете здесь, господин Крюгер?