Гулливер у арийцев. Единственный и гестапо
Шрифт:
Встреча теплая и очень дружелюбная.
— Вы значительно лучше выглядите, Штеффен. Что вы делали в течение этого времени?
— Занимался разными вещами, между прочим, нашел вам трех новых подписчиков, двух в Швейцарии, одного в Англии.
— Вы мой добрый гений! Я теперь буду выпускать бюллетень через день и улучшу его внешний вид. Попробую вскоре купить собственный множительный аппарат, тогда я стану совсем независимым. Знаете, Штеффен, я в ближайшем номере пущу интересную информацию о германских подземных аэродромах. Если хотите, я вам даже скажу, из
— Нет, этого вы мне лучше не говорите. Я не люблю знать того, что меня не касается. Это может даже иметь неприятные последствия. Допустим, через неделю арестовывают вашего информатора. У вас сразу возникает мысль — это разболтал Штеффен.
— Вы, Штеффен, молодец, с вами можно иметь дело. Я хотел проверить, не любопытны ли вы.
— О, я давно избавился от этого порока, иначе я не мог бы делать свое маленькое дело.
— Хотите, Штеффен, работать вместе?
— Какое амплуа вы мне предназначаете?
— В основном получение информации, у вас ведь есть большие возможности.
— Я подумаю, завтра дам ответ.
Ну, господин Банге, если хотите, чтобы из нашей авантюры что–либо вышло, давайте информацию, и притом подлинную, — липовую я сфабрикую не хуже вас.
Я поговорил на эту тему с Форстом. Сначала он шипел и извивался, но потом я начал получать довольно интересные, хотя и второстепенные документы.
Арнольд одобрял мою работу. У нас с ним устанавливались все лучшие отношения. На всякий случай я решил его дополнительно разыграть.
В течение нескольких вечеров я составлял нечто вроде дневника. Этот дневник содержал рассуждения на тему о том, что эмигрантская жизнь угнетает меня своей бездеятельностью; что необходимо бороться с мрачными настроениями. Далее следовали сентенции о сублимировании сексуальной энергии в политическую и так далее в том же духе.
Все это вместе с несколькими книжками я забываю в портфеле у Арнольда. Вечером прибегаю взволнованный, спрашиваю о портфеле.
— Он лежит на диване, я его только что заметил, — отвечает Арнольд.
Хитришь, мой друг, ты несомненно осмотрел портфель и прочел дневник! Я бросаю на Арнольда сконфуженный взгляд. Он равнодушно на меня смотрит.
Подготовительный этап закончен, нужно разработать операцию топографически. Ко мне из Берлина вновь приезжает гость, на этот раз неизвестная личность.
Мы сидим над картой.
— Вот Базель, а вот наш пункт. Отсюда до границы — четыре километра. Итак, я рассчитываю, что через две недели все будет в порядке. Автомобиль вы получите в Базеле.
— Надеюсь, это будет не «мерседес» с кильским номером.
— Не валяйте дурака, это будет «фиат», номер вам позже сообщит Форст. Наш человек будет ждать у сто пятьдесят восьмого километра на шоссе, он назовет себя Беренсом. Ну, кажется, все.
— У меня имеется еще один вопрос: как поступить мне, когда все будет закончено?
— Вы останетесь в Германии.
— Нет, это будет означать конец моей работе. Я лучше вернусь и попробую вывернуться.
— Пробуйте, Браун, только смотрите, не перемудрите. Я знал умных людей,
— Спасибо за комплимент.
— Нет, это не комплимент, а совет. До свидания.
Нет, меня не так легко провести! Если я уеду в Германию, меня немедленно разоблачат, как организатора похищения. Никакой осел не поверит, что увезли двоих сразу. Со мной в Берлине немного повозятся, потом, увидев, что я им бесполезен, выбросят как выжатый лимон, или, вернее, для собственного спокойствия, посадят в концентрационный лагерь.
Смотри, Штеффен, как бы тебя не разыграли. Конечно, лучше остаться в Швейцарии и придумать какую–нибудь мелодраму. Люди ведь в основном дураки, а швейцарской полиции бояться нечего.
Итак, дорогой Арнольд, приближается момент испытания, когда вам придется проявить максимум воли и мужества. Кстати, вы сможете проверить свою нервную систему. Вы ведь человек убежденный, не то что бедный Штеффен, для вас все это не страшно. Наконец, ореол мученика, — какая блестящая перспектива! Не все же такие, как ты, Штеффен, прозаические натуры. Есть романтики, которые стремятся пожертвовать собой во имя идеи. Твоя совесть, Штеффен, может быть совершенно спокойна.
В течение двух недель я усиленно обрабатываю Арнольда, посещаю его в Страсбурге, — привожу кое–какую информацию. Наконец я считаю, что почва подготовлена, и начинаю глубокий зондаж.
Мы сидим в кабинете Арнольда; он меня внимательно слушает.
— Я глубоко убежден, что мы мало пользуемся нашими возможностями и недостаточно энергичны, в нас обоих слишком много интеллигентского.
Арнольд перебивает меня:
— Такие рассуждения я уже не раз слышал — говорите конкретнее.
— Помните, я вам мельком рассказывал о человеке, приславшем нам последнюю информацию? Так вот, у него есть приятель, имеющий доступ к несгораемым шкафам рейхсвера, кажется, через свою сестру. Я просил моего информатора привлечь к работе своего приятеля, назовем его «ипсилон». Тот, однако, заявил, что не хочет работать вслепую и должен знать, с кем он будет связан. Мой приятель назвал «ипсилону» мою фамилию. Тому она, оказывается, была знакома, но, к сожалению, с неважной стороны. В результате «ипсилон» заявил, что он знает Штеффена, как несерьезного, легкомысленного человека, и не будет рисковать из–за него жизнью.
Таким образом, старый, догитлеровский Штеффен мешает жить теперешнему. Мои планы провалились. Хорошо вам, Арнольд, вы всегда были серьезным человеком. Ваше имя — марка, а мне всегда приходится доказывать, что со мной можно иметь дело. Ведь и вы долгое время относились ко мне недоверчиво и пренебрежительно.
— Да, Штеффен, я к вам долго присматривался, но в конце концов прощупал, а я умею разбираться в людях.
— «Ипсилон», к сожалению, не имеет возможности меня прощупать, и из–за этого все летит в трубу. Подумайте, Арнольд, получить доступ к шкафам на Бендлерштрассе! Мы бы подобрали материал, перевезли сюда «ипсилона» и потом начали бы обстрел из тяжелых орудий.