Гулливер у арийцев. Единственный и гестапо
Шрифт:
— Мне нужны для этого в первую очередь деньги, и к тому же немалые.
— Вы немного преувеличиваете, но мы с вами сговоримся. Скажите лучше, как вы сумели втереться в доверие к этому субъекту?
— Видите ли, господин Банге, не один повар не любит, когда к нему лезут в кастрюлю. У каждого есть свои методы. Не думайте, что я боюсь поделиться моими, но вы все равно не сумеете ими воспользоваться. Это слишком индивидуальная штука.
— Ну, как знаете, начинайте действовать, не торопитесь, но и не тяните. А теперь скажите, Браун, где можно в Париже развлечься и пережить что–нибудь интересное? Вы меня проводите, Браун?
Мы выходим на улицу и немедленно сталкиваемся с журналистом Ценкером. Он здоровается со мной, но потом присматривается к Банге, — на лице его можно прочесть изумление, смешанное с недоброжелательством.
— Этот тип вас знает, господин Банге?
— Я его также припоминаю. Это, кажется, Ценкер. Да, он удрал из концентрационного лагеря. Неприятно, что он вас встретил со мной. Какого черта вы вообще за мной увязались?
— Но ведь вы просили меня провести вас куда–нибудь.
— Браун, вы путаник и фантазер. Если встретите Ценкера и он спросит вас обо мне, скажите, что случайно со мной познакомились. Мне все же придется в ускоренном порядке уезжать.
Эта история мне не нравится: Ценкер разболтает по всему Парижу, что видел меня с Банге. Если это дойдет до Арнольда, — весь мой план сорвется.
Мои мысли переходят к данному мне поручению. Я очень доволен, что с Арнольдом не повторится происшедшее с
Урбисом. Правда, ему в гестапо придется несладко. Но, с другой стороны, при чем здесь я? Не надо делать глупостей и лезть на самую границу. Если поедет — сам виноват, пусть и пеняет на себя. Эта операция, однако, будет нелегкой, на ней можно сломать себе шею.
Кстати, нужно разыскать темпераментную бразильскую даму. Нахожу в записной книжке данный ею номер телефона. Звоню.
— Конечно, не забыла. Я вас прекрасно помню и не только помню, но и вспоминаю. Да, сегодня вечером…
На другой день вижу в кафе издалека Ценкера, подсаживаюсь к нему. Он сдержан.
— Скажите, приятель, почему вы вчера на улице так пялили глаза на меня и этого, как его зовут, фон Берга?
— Откуда вы знаете этого человека, Штеффен?
— Мы с ним познакомились у зубного врача и вместе вышли. Он тоже эмигрант, кажется, католик.
— Слушайте, Штеффен, берегитесь этого субъекта. Он вовсе не фон Берг, я не знаю его фамилии, но полгода назад он допрашивал меня в гестапо. Я ему это припомню.
— Отчего же вы вчера так скромно прошли мимо, надо было дать ему по роже. Я бы вам помог, если бы вы только намекнули, что за птица этот фон Берг, а у меня рука тяжелая, — ему больше не пришлось бы ходить к зубному врачу.
Прошло около двух недель, встречаю приятеля:
— Знаете, Браун, бедный Ценкер скоропостижно умер у себя в номере; его отправили в морг. Полицейский врач считает, что смерть произошла от паралича сердечной мышцы на почве отравления никотином. Ценкер действительно чертовски много курил.
Понимаю, господин Банге, вы очень быстро действуете. Мне это импонирует, но в то же время чувствую острое беспокойство.
Представь себе, Штеффен, что ты не угодил энергичному господину Банге. Ты спокойно приходишь домой, выпиваешь чашечку кофе, выкуриваешь папиросу и отправляешься к праотцам при помощи небольшой сердечной слабости. Мементо мори, Штеффен.
По ассоциации вспоминаю Мори из Штеховиц. Они почему–то там в отношении Урбиса не применили этого метода. Очевидно, они не любят однообразия и рутины. Помни, Штеффен, и будь мудр, аки змий.
Вечером я вызван к Форсту. К своему удивлению, вновь там нахожу Банге. Я ему рассказываю о смерти Ценкера.
Он очень удивлен и изрекает сентенцию:
— Людям с больным сердцем нельзя курить, в особенности сигары.
Я ему подмигиваю.
— Что вы, Браун, корчите гримасы, у вас, видно, нервы не в порядке Я сегодня уезжаю в Берлин, и помните, что через два месяца Арнольд должен быть на родине.
— Ну, в крайнем случае с ним может случиться сердечный припадок, паралич сердечной мышцы или что–нибудь в этом роде.
— Браун, бросьте свои обезьяньи фокусы и позаботьтесь лучше о своем здоровьи. Вы поняли меня? У вас манеры последней шлюхи, и вы шутите в самый неподходящий момент. Вот вам деньги — и исчезайте. Сюда ходите пореже. Этот идиот Ценкер мог кому–нибудь рассказать о нашей встрече до того, как догадался издохнуть. Счастливо оставаться, Браун.
Я на лестнице пересчитываю деньги — десять тысяч франков. Неплохо. Банге не скупится, но он, каналья, к тому же большой неврастеник, и садист. Я вспоминаю вечер у него на квартире в Берлине и рассказ Ценкера о допросе. Нужно, однако, серьезно взяться за работу.
В случае, если эта операция удастся, я вступлю с моими приятелями в дипломатические переговоры и предложу им полюбовную сделку: мы друг другу взаимно восстанавливаем девственность.
Это будет просто трогательно: девственные юноши Штеффен и Банге, хо–хо–хо–хо! Затем я получаю небольшую сумму денег, в пределах десяти тысяч долларов, за свои заслуги перед родиной и отправляюсь в Южную Америку. Кстати, эта бразильянка, несмотря на свой возраст, заслуживает всяческого уважения. Почему бы тебе, Штеффен, не стать принцем–супругом?
12
Уже около месяца, как я не встречался с Арнольдом. Он за это время раз был в Париже, но я его пропустил. Ехать к нему в Страсбург не следует. Он будет удивлен и заподозрит неладное. Но это не страшно. Нам с тобой, Арнольд, некуда торопиться, а они подождут.
Откровенно говоря, эта операция приобрела для меня спортивный характер. Я большой любитель этого вида спорта — психологического.
Наконец, телефонный звонок. Говорит Арнольд:
— Вы меня, Штеффен, разыскивали? Заходите ко мне.