Гуляш из турула
Шрифт:
Время от времени, однако, в «Гёдоре» играют прогрессивные коллективы. На концерте «Anima Sound System» толпа весело скачет под песни группы, замечательно подражающей «Asian Dub Foundation», и под музыку Жужи Варги, которая исполняет что-то вроде диско-панка. После их выступлений одинаково одетые лицеисты танцуют под песенки Майкла Джексона, которые им ставит диджей, знающий, что нужно бунтующей молодежи в пятничную ночь.
Позже я купил себе диск Жужи Варги и слушал ее в машине. «Девушки ждут чего-то другого», — пела мадемуазель Варга в своем главном хите, и я был с ней согласен. Все мы, впрочем, всегда ждем чего-то другого, нежели то, что получаем. Девушки из песенки Жужи, быть может, получат то, чего они ждут, но венгры, ожидающие воскресения земель Короны Святого Иштвана, похоже, не дождутся осуществления своих грез никогда.
Площадь Москвы — одно из двух самых уродливых мест Будапешта. Второе — это подземный переход на площади Нюгати, которая
Они сбиваются в стайки не только в переходе под Нюгати, но и на площади перед вокзалом Келети, в переходе под площадью Кальвина, на площади Москвы. Будапештские полицейские не патрулируют улиц парами, не прохаживаются спокойным, достойным шагом по тротуарам, только всегда стоят группками, в бейсболках, придающих им какой-то несерьезный вид.
Площадь Москвы невольно притягивает меня своим уродством. Я видеть ее не могу, но и перестать на нее смотреть тоже не могу. Стою, по-ребячески глазея на кавалькады автобусов и трамваев, приезжающих и выезжающих с огромного, безобразного разворотного круга: Moszkva t'er является центром коммуникационных линий Буды. Отсюда отправляются четверка и шестерка, без которых никто не представляет себе этого города. Герой «Утраченной судьбы» Имре Кертеша возвращается из Освенцима в Будапешт, выходит на Нюгати, видит четвертый и шестой трамваи, которые едут по Надькёрут, и понимает, что на самом деле ничего не изменилось, мир пребывает в своей прежней ипостаси. Ибо покуда четверка и шестерка будут ездить вдоль Надькёрут, будет существовать Будапешт, да и вся Венгрия.
С площади Москвы отъезжают автобусы в Будакеси, на Швабскую гору, на Замковый холм; идут трамваи в сторону площади Геллерта, площади Морица, кладбища Фаркашрети и Холодной долины. Идет великая эвакуация города во всех направлениях, вечное движение, суматоха, затихающая только по ночам. Площадь Москвы тонет в грязи, толчее, голубином дерьме; стерегут ее, без особого рвения, архаичные полицейские с руками в карманах, которые зимой неотлучно стоят у входа в метро, откуда веет теплый воздух.
Это единственное место, где я беру рекламы, которые суют мне в руки, листовки, вопящие о девяностопроцентных скидках в обувном магазине; единственное место, где я останавливаюсь послушать уличного виртуоза, бренчащего на наполненных водой банках; единственное место, уродство которого повелевает застыть и охватить его взглядом.
Около пяти-шести утра на площади Москвы собираются безработные из Трансильвании. Они сгрудились тут, как стая замерзших грязных голубей, дожидающихся, пока венгерский благодетель не бросит горсть хлебных крошек, ради которых они приехали сюда из Тимишоары или из Клужа. Этих названий тут никто не произносит, а если и знает, то потому только, что это какие-то диковинные версии Темешвара и Коложвара.
Современность проглядывает только в одном месте площади Москвы — там, где проложены пути четвертой и шестой трамвайных линий, по которым с недавних пор ездят трамваи новейшей модели «Simens combino» длиной пятьдесят три метра: это самые длинные трамваи на свете. Вот истинный повод для гордости.
Площадь Москвы — это эмблема. В фильме Ференца Тёрёка «Moszkva t'er» она — ось, вокруг которой кружится мир героев. Я люблю этот юношеский фильм о группе восемнадцатилетних ребят, которые сдают выпускные экзамены весной 1989 года. Люблю последнюю сцену, в которой главный герой рассказывает за кадром, что произошло с его приятелями. Сменяют друг друга ускоренные кадры, показывающие площадь Москвы сверху, кажется, с улицы Варфок. Меняется время суток, тысячи человеческих муравьев быстро семенят от трамвайных остановок к метро; четвертый, шестой,
«Площадь Москвы» — это фильм о юнцах-идиотах, знать не знающих о венгерской истории и политике. Может быть, я так легко нахожу свое в этом фильме, потому что сам, кажется, был таким же. Киглер, Royal и Петя прожигают жизнь на вечеринках (куда по обыкновению по-хамски напрашиваются), пьют, курят и отлынивают от учебы. А вокруг них меняется мир: на участке номер 301 нового Коммунального кладбища перезахоранивают Имре Надя; Виктор Орбан требует выхода из Венгрии советских войск; со дня на день умрет Янош Кадар. Кто такой Имре Надь? — искренне удивляются они, когда, ожидая по телевизору известий, будут ли признаны недействительными результаты выпускных экзаменов, слышат в информационной программе новость о вторичных похоронах легендарного премьера.
Когда июльским днем 1989 года Киглер и Петя бегут через вокзал Келети, чтобы успеть на поезд в Вену, откуда хотят добраться до Амстердама, уличный продавец газет выкрикивает: «Потрясающие новости! Специальный выпуск! Умер Янош Кадар!» Но Киглер и Петя этого не слышат, у них с собой рюкзаки, поддельные билеты, они думают только о большом мире, а не о Венгрии, Яноше Кадаре, Имре Наде и смене государственного строя. Не доходит до них ни одна из этих новостей, эта страна не интересует их абсолютно, они просто хотят из нее уехать. Да и кто такие Имре Надь и Янош Кадар вместе взятые по сравнению с Амстердамом, Парижем, Веной? Тем более что оба мертвы, а Амстердам, Париж и Вена — вечны, как вечна молодость Киглера и Пети. Она вечна в тот единственный момент, который нужно ловить, потому что через миг он промелькнет мимо. Несколькими кадрами раньше, когда бабушка, нервно куря, смотрит по телевизору похороны Надя, ее внучок в соседней комнате включает музыку на полную мощность, а потом требует покормить его, потому что он голоден и ему скучно.
Если бы сегодня появился сиквел этого фильма, ну, скажем, «Площадь Москвы-2. Двадцать лет спустя», уже никто из героев не осмелился бы не знать имени Имре Надя и отнестись безразлично к известию о смерти — предположим — Ференца Дьюрчаня или Виктора Орбана.
Ибо сегодня Венгрия живет в политическом reality show, в эдаком национальном «Big Brother», в искривленной реальности, где стычка социалистов с консерваторами напоминает битву Годзиллы с Гидорой, чудищем со дна морского, или Чужого с Хищником [77] , где повседневность стала политикой, поэтому нужно делать вид, что делаешь революцию, спасаешь народ, переводишь его через Красное море. Дьюрчань — это карикатура Сечени, Орбан — пародия на Кошута. Сегодняшние правые пародируют куруцев, антигабсбургских повстанцев XVIII века, а левые — карикатура лабанцев, сторонников лояльных отношений с Габсбургами. А нынешние уличные потасовки с полицией по случаю национальных праздников — карикатура освободительных движений 1848 и 1956 годов.
77
«Чужой против Хищника» — фантастический боевик английского кинорежиссера Пола Андерсона.
Если самая безобразная площадь Будапешта — Moszkva t'er, тогда самая красивая — Сабадшаг. Она огромная, монументальная, но это не угнетает — здесь чувствуется ширь пространства и глубокое дыхание истории: немного смердит. Памятник советским солдатам и американское посольство стоят напротив друг друга. На обелиске в честь солдат блестят насаженная на верхушку пятиконечная звезда и золотые надписи по-русски и по-венгерски. Это единственный такой памятник в городе, все остальные уже отвезли в Собор-парк. Типичный советский менгир, вбитый тут в землю каким-то Обеликсом из СССР, защищен высокой оградой, чтоб никто не бесчестил его надписями, свастиками, матерщиной. Этот последний сверкающий белый кит коммунизма охраняется, как единственный цветок, оставшийся после атомной войны. Служащие американского посольства могут любоваться им из своих окон, хотя неизвестно, замечают ли они, занятые борьбой с терроризмом, его вообще, неизвестно даже, выглядывают ли они из своей крепости. С другой стороны площади на памятник могут смотреть работники венгерского телевидения, которое разместилось в огромном, украшенном с византийской роскошью доме номер семнадцать, где до войны была биржа. Памятник, хоть и велик, является лишь малым фрагментом площади, он теряется в обилии модерновых деталей, фронтонов и балконов. Он есть, но как будто невидим; в самом центре города, но как бы сбоку, потому что на площади Свободы никогда не бывает толпы, ее обходят трамвайные линии — двойка, проезжающая вдоль Дуная, а также четверка и шестерка с Надькёрут. Площадь Свободы никому не по дороге. Толпы собрались здесь один-единственный раз, осенью 2006 года. Когда после захвата здания телевидения начались антиправительственные беспорядки, которые потрясли мир, убежденный, что венгры только и делают, что готовят суп-гуляш и танцуют чардаш.