Гуманитарное знание и вызовы времени
Шрифт:
Характерно, что Монима Чадха считает необходимым обратиться к феномену эпизодической памяти как эмпирическому основанию рождения реальности самости. При этом он ссылается на исследования Е. Тулвинга [160] , который различает эпизодическую и семантическую память. Эпизодическая память носит автобиографический характер, касаясь событий и опытов прошлой жизни человека. Семантическая память состоит из абстрактных знаний о мире и собственной сущности человека.
160
См.: Tulving E. Elements of episodic memory. – Oxford, 1983; Tulving E. What is Episodic Memory? // Current directions in psychological science. – L., 1993. – N 2. – P. 67–70.
М. Чадха отмечает тот поразительный факт, что современные психологи, апеллируя к эпизодической памяти, используют те же виды примеров, которые использовали философы Древней Индии: «Я помню, что я ел вчера за ужином»; «на прошлой неделе я видел его гуляющим в парке» и т. д. В процессе восприятия собственного присутствия в различных эпизодах формируется чувство единства. Как кажется, оно и становится предпосылкой метафизического исследования природы самости. Однако факты, в том числе и медицинская практика, показывают, что между эпизодической памятью и чувством самости не существует необходимой связи. Известны факты, когда пациенты, получившие травму головного мозга, сохраняли эпизодическую память о происходивших с ними событиях, но воспринимали их так, будто эти события происходили не с ними, а с кем-то другим. Вместе с тем способность самоописания эпизодической памяти, казалось бы, свидетельствует об унитарности и сохранности сознательного агента, т. е. о реальности самости. Таким образом, реальность самости подтверждается либо протяженностью эпизодической памяти, либо самоописанием внутреннего состояния сознательного агента. Ганери, однако, видит в этом возможности возникновения проблемы «циркулярности» в аргументации, поскольку восприятие в различных модальностях само по себе не может еще свидетельствовать о существовании субстанциальной самости [161] .
161
См.: Ganeri J. Cross-Modality and the self // Philosophy and phenomenological research. – Buffalo, 2000. – N 61. – P. 639–658.
Проблема субстанциональности самости исторически связывалась с проблемой освобождения человека, самой возможности такого освобождения. Ранние сторонники философии освобождения (moksa), считает Монима Чадха, придавали бытию самости характер независимой субстанции. Именно состояние независимой субстанции, независимой от тела или каких-либо качеств, и есть условие освобождения самости. Самость в свободном состоянии – это изначальное в принятии действительно самостоятельного решения, т. е. ключевой признак реальности субъекта. Ибо если нет самостоятельности, внутренней независимости, то нет и действительной свободы. Если нет действительной свободы, то субъект всегда является следствием воздействий на него процессов изменений – материальных или духовных. А это значит, что субъект – лишь момент в общемировом процессе. Выявление этого и обнажает иллюзорность самости (self). Человек может воспринимать себя в качестве свободного субъекта (самости), но в действительности он есть следствие процессов, происходящих вне его и порождающих его, и он превращается в момент общего потока, из которого выйти не в состоянии.
Человеку кажется, что он обретает свободу посредством движения своего сознания. Но и здесь он скорее следствие, нежели первопричина. Он может считать, что движение его сознания – это сугубо личное, свободное движение. В действительности, однако, человек с момента своего рождения есть НЕЧТО неопределенное. Каким образом НЕЧТО проявляет свою определенность?
Монима Чадха воспроизводит аргументы философов, которые базировались на фактах опыта, свидетельствовавшего о константности самости. Самость константна, поскольку новорожденный младенец испытывает радость, страх и печаль, которые сопровождаются детскими улыбками и плачем. Младенец ищет материнскую грудь, значит, тело младенца имело память о своем прошлом. Самость зависит от тела, и не только данного тела, но и множества тел, в которые она входит и поселяется в течение своих многочисленных жизней [162] .
162
См.: Asian philosophy. – Abington, 2013. – Vol. 23. – N 1, Feb. – P. 38.
Реальность самости очевидна для каждого человека, обладающего самосознанием. Индивид знает свое отличие от других индивидов, знает абсолютную значимость для самого себя того выбора, который именно он делает и отвечает за него. Иными словами, человек возвышается над материальными процессами, влияющими на его тело, становясь господином тела. Реальность выбора, а значит, и действительность свободы, требуют признания НИЧТО как условия реальности исходного пункта свободы воли, а значит, и реальности самости. Реальность самости подтверждается в том случае, если человек способен принять абсолютно свободное решение. В повседневной жизни человек поступает под воздействием обстоятельств, т. е. противоположным образом; обладает ли обычный человек самостью, т. е. способностью принимать абсолютно свободное решение? В попытках дать ответ на этот вопрос возникают странности в поведении человека.
Эту ситуацию в краткой форме описывает Федор Михайлович Достоевский. Герой романа «Бесы» Кириллов приходит к выводу, что он достигает состояния подлинной свободы тогда, когда принимает решение быть господином в определении судьбы собственной жизни: продолжаться этой жизни или не продолжаться. Это решение принимается независимо от внешних обстоятельств: внешних причин прекращения жизни не существует. Человек решает прекратить свою жизнь, чтобы доказать самому себе, что он находится в состоянии действительной свободы, а не является марионеткой процесса.
Какова логика его рассуждения? Действительно свободным можно считать творца мироздания, т. е. Бога. Если Бог, как заявил Фридрих Ницше, умер, то человек может не считать себя простым следствием божественного творения. Он обретает возможность достижения абсолютной независимости. «Если Бог есть, – говорит Кириллов, – то вся воля его, и из воли его я не могу. Если нет, то вся воля моя, и я обязан заявить своеволие… Я обязан себя застрелить, потому что самый полный пункт моего своеволия – это убить себя самому» [163] .
163
Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. – Л.: Наука, 1974. – Т. 10. – С. 470.
Это – парадоксальное следствие реализации абсолютного состояния свободы воли как подтверждения реальности самости. Означает ли это, что быть реально в состоянии самости (self) значит поместить себя в позицию вне тела и вне содержания сознания, т. е. в позицию НИЧТО?
Возникает парадоксальная теоретическая ситуация: признается, что реальность самости возникает в медиуме НИЧТО; но вместе с тем в медиуме НИЧТО самость как реальность должна элиминироваться. Возможно ли разрешение этого парадокса?
Трансцендентальный смысл самости: реальность или иллюзия?
Реальность самости как условие творческой самореализации человека это вместе с тем и условие рождения цивилизации как результат творчества человека.
Однако абсолютный характер самости как самый полный пункт своеволия, совпадающий с устранением самого себя из жизни, превращается в знак истины самодеструкции человека. И в этом смысле он оказывается фундаментальной угрозой для цивилизации. Эта цивилизационная проблема относится к внутренней духовной жизни человека, где не могут действовать механизмы насилия и внешнего порядка. В силу этого в качестве факторов, устраняющих эту фундаментальную угрозу для цивилизации, выступают гениальные духовные открытия веры и философского знания.
Смысл гениальных открытий веры и философского знания состоит в создании эффективного контрапункта полному своеволию в качестве исходного основания позитивной самости.
Гениальные верования несут в себе тайны соединения представлений и ритуальных форм поведения с абсолютными смыслами. Внешние формы ритуалов, проповеди и молитвы носят символический характер, определяя внутренний процесс соединения индивида с бесконечностью и вечностью, не поддающимися простому рассудочному осмыслению и выражению.