Гурко. Под стягом Российской империи
Шрифт:
Последнее слово будет за генералом Обручевым… Если бы спросили его, Артамонова, мнение, то он за план генерала Гурко — переходить Балканы зимой, не давать туркам опомниться. Генерала Гурко поддерживает и военный министр.
Потому и спешил Артамонов со сбором информации о перевалах и силах врага по ту сторону хребта…
Неутешительные сведения, но полковнику нравилась решительность генерала Гурко. И если Обручев поддержит военного министра, претворять в жизнь этот план, Артамонов уверен, будет генерал Гурко. К этому он уже начал готовиться…
Надев папаху и шинель, Артамонов затянул ремни, вышел на улицу села Багота, где расположился штаб армии. Ветер смел снег с крыши, сыпнул в лицо. Артамонов осмотрелся. Домишки в снегу, из труб поднимались дымы. Чутьем разведчика полковник уловил чей-то взгляд в спину, повернулся, увидел князя Черкасского.
Артамонов не любил этого хитрого, с влажными и липкими руками и мышиными глазками князя.
Владимир Александрович Черкасский, юрист по образованию, не имел военной подготовки. По велению Александра Второго он осуществлял гражданскую административную власть на освобожденной территории Болгарии. На Балканах ему были отданы в подчинение и жандармы, действующие при армии.
В Царстве Польском Черкасский был главным директором правительственной комиссии внутренних дел. В молодости числился славянофилом. С годами стал консерватором и верно служил престолу.
Черкасский дребезжаще рассмеялся:
— Начальник разведки дышит свежим воздухом? — и обнажил ровный ряд неестественно белых зубов.
— Здравствуйте, Владимир Александрович, чем могу быть полезен?
— Я мимоходом. Государь возложил на меня трудную миссию, как вам известно.
— Наслышан.
— Надеюсь, вы, полковник, будете настолько любезны, что не откажетесь работать со мной в тесном союзе? Одну лямку тянуть.
— Князь, — Артамонов посуровел, — ведомство, какое я имею честь возглавлять, занимается военной разведкой, а не делами партикулярными и тайным сыском.
— Ну-с, извините, я не хотел вас обидеть, — развел руками Черкасский и откланялся.
Артамонов в душе разразился бранью: «Ишь, чего возомнил! Если царь возвел его в главные над жандармами, прикомандированными к армии, так он мыслит, что и разведку взял за бороду. Накось, выкуси!» — И Артамонов скрутил вслед князю кукиш.
По полкам ротные офицеры звали охотников на ночной штурм:
— Поведет Скобелев!
Хотя никто не называл место предполагаемой атаки, охотников сыскалось немало. Ведь сам Скобелев кличет! Генералу верили, о его личной храбрости гуляла молва, будто, как солдат, со стрелками в штыковую ходит…
Накануне ночного штурма Скобелева вызвал Тотлебен:
— Михаил Дмитриевич, надо выбить врага из его ложементов на Зеленых горах.
Проглатывая букву «р», выговаривая вместо нее «г», Скобелев ответил:
— Благодарю за доверие!
Последующие сутки Михаилу Дмитриевичу потребовались на рекогносцировку и на скрытое сосредоточение охотников. Задача, поставленная Тотлебеном, не из легких. Предстояло овладеть третьим гребнем Зеленых гор, а оттуда пройти лесок и виноградники, форсировать глубокий, с крутыми берегами ручей, рывком преодолеть открытое поле и, выбив турок из окопов, вскарабкаться на голую, скользкую от грязи высоту, где под руководством английских специалистов османами возведены два редута, соединенные глубокими траншеями.
У стрелков Скобелев появился поздним вечером, шинель нараспашку, светлая борода надвое расчесана, молодой, здоровьем не обижен. Поправил фуражку.
— Как, братцы, отобьем Зеленые горы?
— Отчего не отбить, ваше превосходительство? С вами хоть в пекло.
Стрелки окружили генерала.
— Мы, братцы, и лезем в пекло. Оттого и охотников позвал. — Скобелев поглядел на небо. Оно затянуто тучами. — Наступай, братцы, тесно чувствуй локоть товарища, чтоб не спутать врага со своими.
— Когда двинемся, ваше превосходительство?
— На рассвете, когда турка сон смотрит. Первым ложементом овладей, рвись на второй. На штык надейся, он молодец! Турок штыковой боится. Он нас нынче не ждет, а мы, помолясь, к нему и припожалуем. Подступай молча, а как враг нас обнаружит, так и на ура! Да погромче, будто нас не четыре сотни, а дивизия. Ну а смерть придет, принимай ее, костлявую, на то ты и солдат!..
В ожидании сигнала солдаты разошлись, доставали из вещевых мешков еду. Стрелок разломил лепешку, протянул Скобелеву:
— Пожуйте, ваше превосходительство, все веселей на душе.
Скобелев жевал медленно, думая о никудышном снабжении армии продовольствием. Компания наживается на поставках, интенданты воруют, и это все на глазах императора. Тотлебен собирал корпусных командиров, решено самим выпекать хлеб…
Мысль на иное перекинулась.
…Восьмой месяц тянется война, и все это время Скобелев чувствовал себя обойденным. О нем, как о молодом, подающем надежды генерале говорили еще в пору туркестанской кампании. Однако не раз слышал и нелестное о себе. Скобелев-де в Туркестане солдатам города на поток отдавал. Взывал не иметь злости к пленным…
Да, он, Скобелев, того не отрицал, случалось, и призывал солдат: «На инородцев страх кровью нагоняйте».
Жестоко, действительно, но и бухарцы с хивинцами коварствовали…
Когда его, тридцатипятилетнего генерала, направили в Дунайскую армию, Михаил Дмитриевич рассчитывал получить в командование крупное соединение, но ему даже дивизии не выделили. Как рядовой, то с Драгомировым, то с Гурко, а ныне здесь, у Тотлебена… За храбрость любим солдатами, да еще в милости у главнокомандующего и государя…