Гусарские страсти эпохи застоя
Шрифт:
– И как существуешь?
– удивился Кирпич.
– Работаю охранником на автостоянке. Там и рисую, по ночам. Ты не подумай, что ерунду какую-нибудь, мои картины в Государственной Думе выставлялись! Я в Америке хорошо продавался. В Голландии! У меня замечательный голландский и чешский цикл. А какая серия фэнтэзи! М-м-м. Чего о грустном, выпьем, братцы, за возвращение не в "цинках"!
Выпили. К скамейке подскочил еще один тип, которого, сидя спиной, сразу не заметили. Он схватил Ромашкина и Кирпича за горло и принялся душить, громко хохоча при этом.
– Отстань, гад!
– прохрипел Володька.
– Кто это?
– Сережка?
– спросил Никита пытаясь вывернуться.
Димка-художник скорчил свирепую гримасу и замахнулся тростью на нападавшего.
– Не тронь! Я свой!
– воскликнул "душегуб".
– Сейчас додушу этих, и будем вместе пить.
Приятели хрипели, извивались и, наконец, Кирпичин вырвался из цепких объятий и уже собрался дать в нос нападавшему, но вместо этого расхохотался.
– Точно, Серега! Здорово, Большеногин! Привет сволочь!
– Я ему сейчас эти лишние ноги буду обламывать!
– воскликнул Ромашкин.
– Узнаю по дурацкой привычке мучить и нападать на друзей.
– Но-но! Не тронь! Зашибу!
– воскликнул Сергей и бросился обнимать друзей.
В его железных тисках заскрипел даже громила Кирпич.
– Ну, ты, "железная лапа", полегче! Я ж тебе не Маугли. Ослабь хватку, шею сомнешь, а мне завтра работать!
– Откуда ты объявился, скотина?
– ласково спросил Никита.
– Десять лет ни гу-гу и, на тебе, нарисовался. Представляешь Вовка, я ему пишу письма, в гости зову, а он мне телеграмму присылает: "Спасибо, друг, что помнишь, скоро напишу!" Проходит год, я вновь ему письмо, а он мне опять телеграмму: "Никита! Рад твоему письму, спасибо, скоро напишу!" Я через полгода опять царапаю весточку, зову на встречу ветеранов-однополчан, а в мой адрес очередная благодарственная телеграмма. О жизни "Большой ноги" узнавал через родителей, они рассказывали, что да как. А после третьего безответного письма у меня бумага кончилась, да и ручка писать перестала.
– Никита! Прости засранца! Ну, что поделать, каюсь, виновен, больше не буду, исправлюсь!
– Врешь! Будешь и не исправишься! Знаю я тебя, чертяку.
Друзья крепко обнялись, расцеловались. Кирпич тут же налил по стопорю.
– Димка - десантник, художник. Это Серж - мой бывший вечный подчиненный. Взводный, а затем и ротный. Краса и гордость нашего мотострелкового полка, граф, орденоносец, командир лучшего взвода, но сам неисправимый разгильдяй.
– Сам такой!
– ответил Сергей.
– Я и не отказываюсь, - ответил Никита.
– Ты откуда? Каким ветром занесло?
– Примчался на день, завтра улетаю за границу, к арабам. Все позже расскажу. Сейчас лучше вы о себе!
К столику подошли два москвича, сослуживцы из соседнего пехотного полка, Василий Семеныч Котиков, Вася Дибаша и Саня Смирницкий. Народ принялся знакомиться, кто с кем был не знаком.
– Нет, мужики, в разговорах не успеем выпить. Отставить болтовню! рявкнул Кирпич.
– Вздрогнули!
Приняли "на грудь" по соточке, закусили огурцами.
– О! Черт, дурная моя голова! Чем закусывали?! У меня же балык! воскликнул Серж и принялся доставать из дипломата рыбу в пакетах, и икру в банках.
– Ого! Граф получил наследство?
– усмехнулся Никита.
– Нет, графа сослали на Восток. На самый Дальний Восток. Дальше некуда. Оттуда и рыбка! Десять лет без права переписки.
– Сильно. За что тебя так?
– удивился Вован.
– За то, что был холост, - ухмыльнулся Серж.
– После Афгана холостяков по "дырам" распихивали. Так холостяком и оставался десять лет, только недавно расписался.
– Поздравляю! С графиней?
– вновь хмыкнул Кирпич.
– Нет, с княгиней!
– Повезло, - вздохнул Никита.
– И ничего-то с ним не поделаешь, и там выжил! Ни фугас его не взял, ни духовская пуля, ни жара, ни мороз! Помню, как-то нас на Новый год в горы загнали, так у Сержа сосулька в полметра висела на носу. Он мороза, ужас как боится, больше пуль и осколков. Теплолюбивое растение.
– Э, Никита, знаешь, как я выжил тогда в горах? Не знаешь. А тебя, Кирпич, тогда еще в батальоне в помине не было. Ромашка, а ты разве с нами тогда в горах тоже ночевал?
– Хм, это ты с нами тогда ночевал! Еще вопрос кто кого с собой в горы брал! Кто начальником был?
– Да пошел ты, к бабушке в штаны! Опять, будем выяснять, кто начальник? Кто дурак? Ну, ладно, ты...
– Вот! И я там был, но мед-пиво не пил, и мерзли вместе. Я едва не примерз к сугробу. Шапка и волосы утром вмерзла в подтаявший наст.
– Во! А я спал комфортно... в гробу!
– Где?
– вытаращил глаза Кирпич.
– Чего ты мелешь? В каком гробу?
– усмехнулся Никита. Тебе, наверное, память отшибло! Какие гробы в Афганских горах?
– Не смейся, правду говорю. Бойцы откуда-то разыскали и приволокли три гроба с крышками. Сам удивился, афганцы ведь без них хоронят своих покойников. Я думаю, бойцы из обслуги морга, "домовины" сперли, и хотели продать, как дрова, а мои орлы тайник нашли, растащили этот дровяной склад.
– Хочешь сказать, что ты со своей мнительностью спал в гробу? воскликнул недоверчиво Никита.
– Спал! Ее-ей! Вот те крест!
– и Сергей перекрестился.
– Ты ж атеист! Не верю!
– не согласился Никита.
– Что же не рассказывал раньше про такую ночевку.
– Не рассказывал! Кому интересно болтать про гробы? Приметы всякие не хорошие, одним словом - мистика. А как мне было иначе выжить в мороз? Я ж теплолюбивый, домашний, и ехал не на Северный Полюс воевать, а почти в тропики! Ты ведь, Никита, тоже ехал не на зимовку, правда? Не ожидал сугробов? И вообще, что тебя, диссидента, занесло на войну? Постоянно вольнодумство излагал и нас разлагал! Что тебя в Афган привело, Ромашка?
– Интересно? Ну что ж, это такая занимательная история. Долго рассказывать, но водки и закуски у нас полно, а до вечера времени полно. Надоест - прервете.