Гусман де Альфараче. Часть вторая

Алеман Матео

Было просто удивительно, как мало среди местных нищих людей толковых и смышленых, как они все убоги на выдумку и тупы по сравнению с теми, которых я знавал в свое время. Я видел их насквозь и с трудом удерживался от смеха. Уморительно было наблюдать за ними. Меня все время так и подмывало вмешаться и немножко их подучить и отшлифовать. Посудите сами: где это видано и слыхано, чтобы порядочный нищий, знаток своего дела или хотя бы толковый ученик, держал на виду у всех, в тулье шляпы, больше чем шесть или в самом крайнем случае семь мараведи? Или чтобы он имел сбережения, о чем доподлинно знали бы все местные жители; я часто видел также, что они, напившись и наевшись, оставляют после себя объедки для голодных. Какому, наконец, путному нищему (даже новичку, делающему свои первые шаги) взбредет на ум — если только он с него не спятил — стоять на видном

месте с караваем хлеба под мышкой или с зубочисткой за ухом?

Я восклицал про себя: «О скудоумный попрошайка, не знающий основ своего ремесла! Значит, ты ешь так много, что часть еды застревает у тебя между зубов?» Никто из них ни бельмеса не смыслил в нищенстве, ничего-то они не умели сделать по-людски, к месту и вовремя; только и знали что канючить и даже не подозревали, что бывает кое-что похитрей.

Среди них я заметил одного попрошайку, которого знавал в стародавние времена еще мальчишкой; теперь он был уже вполне взрослым малым. Он один чего-нибудь стоил по сравнению с остальными, и я, ей-ей, не отказался бы запустить руку в его святая святых: у него, без всякого сомнения, водились денежки. Надо думать, он и от родителей получил немалый куш, ибо они тоже были в свое время мастера не из последних. Был он тощ и горбат и вид имел совершенно такой, как подобает порядочному нищему. Однако все требует выучки, во Флоренции же власти не разрешили им учредить свою академию, и потому, не имея настоящей школы, все они годились только на свалку.

Я тотчас его узнал, он меня — нет. Вот кто мог бы сказать мне: «Фу-ты ну-ты, да тебя и не узнать!» Очень бы хотелось с ним поговорить, но я не решился и только сказал Сайяведре:

— Посмотри вон на того нищего. Если бы он со мной поделился, я считал бы себя богачом.

— Почему же он ходит с протянутой рукой? — удивился Сайяведра, а я отвечал:

— Довольно человеку один раз открыть рот, чтобы выпросить себе подаяние, закрыть глаза на стыд и совесть, сложить руки при виде ждущей их работы и позволить остановиться своим ногам — и считай, что болезнь его неизлечима.

Я убедился в этом, наблюдая одну нищенку, которую знавал в Риме; когда она пришла туда и начала попрошайничать, это была тщедушная больная девчонка; потом она выздоровела, растолстела как корова, но все-таки продолжала просить Христа ради. «Работай», — говорили ей. Но она ссылалась на свое больное сердце и всем рассказывала, что на нее по временам накатывает морока и тогда она падает наземь и ломает вдребезги что ни попадется под руку, — все это было одно вранье. Прошло несколько лет, и она повстречалась с кем-то из земляков; на вопрос, не знает ли он ее родителей, тот отвечал, что знает отлично, что они умерли и оставили ей кое-какие деньги. Она отправилась на родину, и наследство оказалось настолько значительным, что за нее тут же посваталось несколько весьма достойных женихов, и не из бобылей каких-нибудь. Нет такой ржавчины, которую не скрыла бы позолота: золотом все можно замазать и залепить. Девица эта вышла замуж за богатого и недурного собой парня. И все же так сильно тосковала по нищенству, что стала сохнуть и таять на глазах. Врачи никак не могли определить, какая такая хворь ее точит, пока она сама не излечила себя: прикинулась святошей и заявила, что в знак смирения желает выпрашивать Христа ради себе на пропитание, после чего стала ходить по всему дому и выпрашивать милостыню у слуг. Те, конечно, подавали безотказно, но она этим тяготилась и потому начала запираться в большой зале, где висело множество портретов, и, стоя перед ними, просила подаяния.

Сайяведра очень этому удивлялся. Затем мы с ним прошли на дворцовую площадь, посреди которой я увидел статую горделивого полководца на прекрасном бронзовом коне; и конь и всадник были изображены столь прекрасно и живо, что, казалось, так и дышат отвагой. Я не решался судить об этом памятнике и не мог бы сказать, лучше он или хуже римского; но, по моему смиренному разумению, я отдал бы пальму первенства тому, который видел в эту минуту, и не потому, что он был перед моими глазами, а потому, что того заслуживал. Я спросил Сайяведру, кто изображен на коне, и в ответ услышал:

— Это памятник великому герцогу Козимо Медичи, о котором я рассказывал вашей милости по дороге. Сей монумент воздвигнут ему на вечную славу сыном его, великим герцогом Фернандо, ныне правящим во Флоренции.

Я полюбопытствовал, какова высота статуи; сам я измерить ее не мог, но мне сказали, и, по-видимому, правильно, что наивысшая точка ее отстоит от уровня земли на полсотни пядей или около того. Вокруг всей этой площади расставлено множество других отлитых из бронзы фигур, а также мраморных статуй, высеченных с таким искусством, что нельзя не подивиться, они поражают тончайшей отделкой, и только знаток поймет, какое требуется мастерство, чтобы так обработать мрамор.

Затем мы посетили собор святого Иоанна Крестителя [79] , достойный отдельного описания: планировка его и другие подробности архитектуры весьма необыкновенны. Я узнал, что храм этот был заложен еще при Октавиане Августе [80] и посвящался Марсу. Долго я его осматривал, изумляясь его древности и судьбе; об этом храме существует предание, согласно которому он простоит до скончания веков. И этому можно верить: он пережил неисчислимые бедствия, но и годы и войны, сравнявшие с землей весь город, пощадили храм; он все стоит и стоит, целый и невредимый.

79

Собор святого Иоанна Крестителя — древний храм, стоявший рядом с церковью св. Репараты и оспаривавший у нее значение городского собора, но в конце концов превращенный в крестильню («Баптистерий»). Впоследствии на месте, где стояла эта церковь, был воздвигнут собор Санта Мариа дель Фиоре. Иоанн Креститель считался покровителем Флоренции.

80

…при Октавиане Августе… — Алеман сильно преувеличивает древность собора, сооружение которого в действительности относят к XII веку.

Собор имеет форму восьмигранника; он огромен, величествен и пленяет взор; особенно замечательны в нем двери: каждая из двух створок отлита из чистой бронзы, с рельефными украшениями, изображающими различные сцены; сделаны они весьма искусно, как и следует ожидать от флорентинских мастеров, которые в наше время стали первыми среди литейщиков всего мира. Но не только этим замечателен храм; хотя во Флоренции есть сорок одна приходская церковь, двадцать два мужских монастыря, сорок семь женских, четыре приютских церкви, двадцать восемь при богадельнях и две, принадлежащих Иисусову братству, ни в одной из них, кроме собора святого Иоанна Крестителя, нет купели; здесь совершается обряд крещения всех новорожденных младенцев как из простого звания, так и из самых знатных семейств, вплоть до первенца самого государя.

За время пребывания в городе мы посетили в часы досуга одну за другой и прочие церкви. Все они так красивы и содержат в себе столько, примечательного, что невозможно обо всем рассказать. Разум человеческий не в силах охватить подобные чудеса: их надобно видеть. Чтобы упомянуть обо всех искусных выдумках, примененных при постройке, о редкостных и тонких украшениях, изобилующих в каждой их части, о превосходной живописи, о статуях, о полных и полурельефных литых фигурах, — понадобилось бы больше места и другой, более сведущий летописец, который сумел бы воздать им должную хвалу.

Великий герцог владеет там чертогом, который окружен садами и именуется дворцом Питти [81] , великолепие, обширность и достопримечательности коего таковы, что дворец этот, так же как сады с их родниками и фонтанами, рощами, холмами и охотничьими угодьями, может по праву считаться истинно королевским и соперничать с любыми подобными резиденциями во всей Европе.

Не мог я также оставить без внимания и не осмотреть крепостную стену, которая опоясывает этот город, соединивший в себе столь бесценные сокровища; я установил, что в окружности она имеет около пяти миль; в город ведут десять ворот; вал укреплен пятьюдесятью одной башней. Город весь размещается в пределах крепостной стены и не имеет предместий. Посередине его протекает река Арно, через которую переброшено четыре знаменитых на весь свет каменных моста, широких и мощных.

81

Дворец Питти — выдающийся образец архитектуры раннего Возрождения, построен в середине XV в. архитектором Ф. Брунеллески.