Гвардейская кавалерия
Шрифт:
— Это мне тоже — в общих чертах — понятно, — скорчил недовольную гримасу Ник. — А ты, внучок, не забыл, часом, что мои жена и дочь (следовательно, и твои близкие родственницы), находятся в заложницах у некоего Ахмета? С этим-то как быть — без должного применения профильных навыков и умений?
— Мы уже всё исправили. Заложницы освобождены. Ахмет…э-э-э, навсегда исчез. Впрочем, как и все его ближайшие родственники. С вашей компанией тоже всё нормально, её финансовая состоятельность полностью восстановлена.
— Значит?
— Значит, можете смело возвращаться к прежней мирной жизни. Живите, любите жену и дочку, занимайтесь бизнесом. Но повторяю: за вами будут очень внимательно присматривать. Пойдёмте, Николай Андреевич, к шоссе, там вас ждёт машина…
К шоссе они шли через старинное пригородное кладбище: узкие гравийные дорожки, засыпанные разноцветными опавшими листьями, разномастные памятники-кресты, скромные и помпезные оградки, высоченные корабельные сосны и приземистые рябины, густо облепленные ярко-алыми ягодами.
В одном месте новоявленный внук, слегка придержав Ника за локоть, кивнул головой в сторону скромной неухоженной могилы.
Стандартная тёмно-красная гранитная плита, покрытая светлыми прожилками кварца, а на ней надпись: — «Никита Андреевич Иванов, 1910–1974».
Ник недоумённо уставился на Тимофея:
— И как же это понимать?
Тот, неопределённо пожав плечами, пояснил:
— А здесь покоится настоящий Никита Андреевич Иванов. Ну, тот, которого вы «вытеснили» тогда, в 1937-ом году…. Никогда не задумывались о его Судьбе?
— Почему же, задумывался. И неоднократно. Даже спрашивал у Мессинга, но тот упорно молчал. Или не знал, что ответить. Или…. Как жил мой «двойник»? Как умер?
— Как жил? — Тимофей задумался. — Наверное, никак…. Как можно жить в психушке? На свободе Никиту Андреевича нельзя было оставлять. Расстрелять его тоже не решались, так как чётко понимали, что он незримо связан с вами. Боялись навредить, короче говоря…. А умер он скоропостижно, восьмого ноября 1974-го года, одновременно с Вольфом Григорьевичем Мессингом.
— Понятное дело, — негромко пробормотал Ник. — Бывает, чего уж там…
Кладбище осталось позади, под ногами раскинулся тёмно-серый асфальт широкого пригородного шоссе.
В сорока-пятидесяти метрах от них мягко затормозила светло-голубая иномарка.
Из салона автомобиля вышла красивая черноволосая женщина.
«Жёнушка твоя, братец», — отметился очередной репликой непоседливый внутренний голос. — «Не про неё ли тебе мексиканская гадалка толковала? Мол: — «Первая любовная линия, которая временно «истончилась», а потом вновь «очнулась от дрёмы» и «проследовала дальше», вплоть до самой доски гробовой…». Интересная такая версия, ничего не скажешь. А ко всяким Предсказаниям и Пророчествам, между прочим, следует относиться с почтением. Как бы так оно…».
Вслед за женщиной машину покинула маленькая девочка — славная такая, со светлыми кудряшками.
— Папка! — что есть мочи закричала девчушка и побежала к Нику, вытянув вперёд тоненькие ручки. — Папка, как давно тебя не было! Где же ты пропадал?
«Где я только не пропадал», — шагая навстречу дочери, мысленно усмехнулся Ник. — «А самое удивительное во всей этой истории то, что я, вопреки всему и вся, почему-то остался жив…».
Бережно обнимая хрупкие дочкины плечи, он тихонько прошептал в её маленькое розовое ушко:
— Я путешествовал, Иришка. По всяким и разным Временам…. А у тебя, родная, что нового?
— У меня? — слегка отстранилась дочка. — Много чего…. Помнишь, папочка, ты мне рассказывал про Че Гевару?
— Помню, конечно.
— Так вот. Я про него стишок придумала.
— Зачтёшь?
— Не вопрос, как ты любишь говорить. Слушай…
Эрнесто Че Гевара Во сне ко мне приходит. Конечно же — не часто, Лишь пару раз — за год. На краюшек кровати Садится и болтает Со мной — о всяком разном, Те ночи — напролёт. И я с ним — поболтаю, И поделюсь — чем надо. И анекдотов свежих Ему нарасскажу. А он, вздохнув тихонько, Ладонь свою положит На лоб мне, и прошепчет: — Крепись, моя сестра… И я креплюсь, стараюсь, И жизнь — течёт рекою. А если — очень трудно В незваной суете, С портрета, что на стенке Висит — как себя помню, Эрнесто Че Гевара Подмигивает мне. И мы — прорвёмся, братья! И мы — прорвёмся, сёстры! А негодяи эти, конечно, не пройдут. Всё потому — что где-то Эрнесто Че Гевара Сидит себе — на облаке, И семечки грызёт…— Отличный стишок. Просто замечательный, — похвалил Ник, а про себя подумал: — «Встретимся мы ещё с тобой, Эрнесто. Обязательно. В 2026-ом году. На баррикадах. Или же в рядах Гвардейской кавалерии. В том смысле, что плечом к плечу. И до последнего патрона…».
Конец трилогии