Гюго
Шрифт:
Изредка звучит голос госпожи Гюго. Она протягивает своему старому другу табакерку.
— Не угодно ли?
— Пожалуй, — отвечает Пьер Фуше. Или: — Спасибо. Я только что нюхал.
Книга открыта перед Виктором, но он не читает. Он смотрит на девичье лицо, склоненное над вышиваньем. Вдруг длинные ресницы взлетают и два карих глаза глядят прямо в его глаза. Но когда мать поднимает голову, Виктор смотрит только в книгу.
Госпожа Гюго останавливает взгляд на лице сына. Нет. Она ничего не заметила. Она просто любуется чистым строгим лицом юноши. А вот Эжен все замечает, только молчит.
Госпожа Гюго возвращается к своему вязанью. Может ли она предположить, что ее правдивый сын, которого, как ей кажется, она видит насквозь со всеми его планами и мечтами, вдруг стал что-то скрывать от нее?
Они возвращаются домой. Поздний вечер. Мать укладывается в постель и открывает томик Вольтера или последний выпуск журнала «Литературный консерватор», где напечатаны новые статьи и стихи Виктора.
А Виктор сидит в это время у своего стола. Каждый вечер он пишет Адели обо всем пережитом и передуманном за день.
Ее ответы не очень регулярны, сдержанны, она боится писать о своих чувствах, боится встречаться с ним наедине, а вдруг узнают родители, что тогда будет? И все-таки они иногда видятся тайком в Люксембургском саду.
Старшие, конечно, засмеялись бы или возмутились, если б узнали об их чувствах. Совсем еще дети — ему семнадцать, ей шестнадцать, да к тому же оба бедны — и вдруг какие-то разговоры о любви, о браке. А они дали друг другу слово. Виктор знает, чтоб жениться на Адели, надо встать на ноги. И он будет работать изо всех сил. Он завоюет и счастье и славу!
Февральским утром 1820 года на улицах, в лавках, в частных квартирах парижан на все лады обсуждалось последнее событие. Сын графа д'Артуа, возможный наследник престола, герцог Беррийский был убит накануне вечером при выходе из театра. Его убил ударом кинжала республиканец Лувель. В журнале «Литературный консерватор» Гюго поместил обзор откликов печати на смерть герцога Беррийского и сейчас же начал сочинять оду, посвященную этому событию.
Лувель был приговорен к смертной казни. Виктору это возмездие казалось справедливым. И все же что-то дрогнуло в нем, когда во время прогулки по городу он столкнулся с шествием осужденного к месту казни. Живого человека связали веревками и ведут на убой, как животное. Если Лувель совершил свое преступление в одиночку, то тут в убийстве участвует целое общество и делает это хладнокровно, обдуманно. Такие мысли были мучительны. Они как-то не вязались с торжественной одой, которую сочинил Виктор, но отделаться от них было трудно.
В оде, созданной с истинно журналистской быстротой, не было места сомнениям. В ней поэт, исполненный негодования против убийцы, прославлял династию Бурбонов. Ода была напечатана в февральском номере «Литературного консерватора», а потом Абэль при помощи своих друзей-типографов издал ее отдельной брошюрой.
О Викторе Гюго говорили в Париже как о поэте, подающем большие надежды. Ему передали, что знаменитый Шатобриан с похвалой отозвался об оде «На смерть герцога Беррийского» и назвал Гюго «возвышенным ребенком».
Еще одну награду завоевал молодой поэт: Тулузская Академия
Как он был бы счастлив, если б мог сложить все эти победы, награды, призы, похвалы к ногам Адели! Но он больше не видит ее, и писать письма ему запрещено.
Мать Виктора открыла их тайну, заметила те немые разговоры, что они вели у камина. В день годовщины их тайного обручения — 26 апреля 1820 года — влюбленных разлучили. Самый счастливый день в году стал для Виктора самым несчастным.
Мать резко прервала всякие отношения с семьей Фуше — своими единственными друзьями, чтоб удержать сына от шага, который, как ей казалось, будет для него гибельным.
Все кругом потускнело для Виктора. Он знает: Адель не согласится встречаться с ним тайком от родителей. Как передать ей, что он всегда будет любить ее? И он нашел способ. В журнале «Литературный консерватор» появилась «Элегия изгнанного». Фуше выписывают этот журнал. Адель должна понять, к кому обращены строки:
Думай обо мне всегда И клятвам нашим будь верна…Друзья передали Виктору Гюго, что Шатобриан удивляется, почему молодой поэт до сих пор не сделал никаких шагов, чтоб встретиться с ним. И вот Гюго звонит у дверей дома прославленного писателя.
Сердце стучит так громко, что кажется, будто все кругом слышат этот стук. Слуга ведет Виктора в гостиную. Шатобриан стоит спиной к камину, милостиво кивает и, не меняя позы, обращается к юноше:
— Мосье Гюго! Очень рад вас видеть. Я читал ваши стихи — и на Вандейскую войну и на смерть герцога Беррийского. Моя старость дает мне право быть откровенным, а потому я без стеснения могу сказать, что есть строки в ваших одах, которые не особенно мне нравятся, но зато хорошие места написаны поистине безукоризненно.
Виктор чувствует себя и польщенным и несколько уязвленным, он произносит какие-то учтивые слова, ему хочется скорее убежать домой. Хорошо, что в комнату входят другие гости и внимание хозяина отвлечено от молодого поэта. Теперь Виктор может поднять глаза и рассмотреть Шатобриана.
Он невысок, но так гордо держит голову, что кажется высоким. Во всей фигуре видна военная выправка, плечи широкие, черный сюртук застегнут доверху. Выражение лица строгое и надменное, взгляд величавый. Редко на этом лице появляется улыбка.
Гюго написал оду «Гений», обращенную к Шатобриану, и после первого визита нередко навещал его. Но подлинной духовной близости ни теперь, ни позже между ними так и не возникло.
Мерцает ночник. Тикают часы. Слышится хриплое, прерывистое дыханье больной. Заснула ли она? Наступит ли, наконец, улучшение?
В последнее время госпожа Гюго часто прихварывала.
— Это все потому, что мне не хватает воздуха, зелени, — жаловалась она сыновьям. Она всегда любила цветы, деревья. Вспоминала Фейльянтины. Наконец нашла новую квартиру, небольшую, но зато с садом. Радовалась, спешила переехать, даже не хотела дождаться, пока сделают ремонт.