Ha горных уступах
Шрифт:
– За тобой.
– Зачем?
– Иди со мной.
– Куда ж мне идти?
– К Яську.
– К Яську? Да он сам ко мне придет, – отрезала Ядвига.
Кристка помолчала немного, потом сказала странным голосом.
– Глаза у тебя серые, Ядвись?
– Какие есть, такие есть. А тебе что?
– Ядвись! глаза у тебя серые?
– На кого черта тебе мои глаза, серые ли, карие.
– Ядвись! глаза у тебя серые?!
– Хочешь знать: сама посмотри!
– Покажи!
– Иди, откуда пришла! Чего тебе от меня надо?
– Покажи
– Кристка, да ты очумела!? Чего ты хочешь?
Ядвига встала с порога и остановилась перед Кристкой лицом к лицу, вся красная от огня.
– Чего хочешь?!
– Глаз твоих хочу! Вот чего! – крикнула Кристка и ударила ее по глазам пылающей головней.
Страшный, раздирающий крик разорвал лесной мрак и ночь. Собаки пронзительно залаяли, а эхо крика разлетелось во все стороны, словно скалы завыли вокруг. За этим криком раздался другой и третий; поляну наполнил ужасный, пронзительный стон, словно вырывавшийся из внутренностей.
Ясек выскочил из шалаша и подбежал к избе.
– Что там случилось?! – кричал он. – Что такое? Кто там так орет?! Что… – Слова у него застряли в горле. Кристка держала за руку ползавшую по земле и кричавшую Ядвигу и светила над ней вихрем искр от головни. Увидев Яська, она крикнула:
– Вот она! Вот ее серые глаза! Смотри-ка!
И пахнула ему огнем.
– Что ты сделала, несчастная!?
– Что!? Подожгла ее глаза, как мох, – засмеялась Кристка, так что в лесу загудело.
Люди, проснувшись, стали выходить из изб и бежали туда, откуда неслись стоны и крики и где блестел в воздухе огонь, но вдруг Ядвига перестала стонать и метаться на камнях и навозе, – должно быть, лишилась чувств от боли.
– Подожгла ее глаза, как мох! – повторила Кристка, отпустила руку Ядвиги и бросила догоравшую головню прочь.
Стало тихо и темно; тогда она подошла к Яську, который стоял, онемев от ужаса, крепко, порывисто обвила ого шею обеими руками и с силой пригнула его голову к себе.
– Теперь ты будешь мой! – сказала она диким полушепотом. – Теперь ты будешь мой!
И он наклонился к ней, хоть и не по доброй воле, но не упираясь. Кристка взяла его за руку и повела его в темный и легкошумный лес.
КАК ВЗЯЛИ ВОЙТКА ХРОНЬЦА
Якубек Хуцянский мчался, что было духу, в горы и покрикивал:
– Ей-ей, скажу ему! Ей-ей, скажу ему!
Якубку Хуцянскому было лет четырнадцать, и он прекрасно понимал, что о Войтке Хроньце, который «дезентировал» из полка и сидит у них в горах, никому не надо говорить, – да только он прекрасно понимал и то, что о Касе Ненцковской, Войтковой невесте, что пляшет теперь в корчме с парнями, – рассказать ему надо. Он мчался, что было духу, в горы и покрикивал:
– Ей-ей, скажу ему! Ей-ей, скажу ему!..
Мчался он, правду сказать, и оттого, что страшно боялся медведя, который прошлой ночью «отведал мяса» на поляне.
Лес кончался, сосны стали редеть, замелькала поляна, залитая лунным светом.
– Ну, вот я и добежал! – прошептал про себя Якубек. А потом стал звать собак: – Ту! ту! ту! ту! ту! – а они, услышав знакомый голос, с шумом побежали к нему, а Варуй, огромный, как теленок, влез ему под ноги… Якубек сел на него верхом, схватил за шею и со страшным собачьим лаем подкатил к горскому шалашу.
– Э! да и проворен ты! – сказал ему горец. – А все принес?
Якубек вынул из мешка пачку табаку, спички и бутылку водки.
– Все, что ты велел.
– Вот тебе! – сказал горец, протягивая ему большую медную монету.
И Войтек Хронец, который лежал у стены на соломе, поднялся, сунул руку за пояс и дал Якубку серебряный талер.
Якубек приметил, что к Войтку два раза приходил какой-то незнакомый мужик, очень высокого роста, говорил о чем-то потихоньку с горцем, и после этого Войтка раз не было дома всю ночь, в другой раз день и ночь, а потом целых четыре дня. А когда он вернулся – у него была масса серебряных денег, были даже золотые дукаты, из которых он дал по одному двум немым горцам из Мураня, Михалу и Кубе, которые могли по пуду поднять зубами, а на спине и десять пудов. Были они мужики спокойные и никому зла не делали. А Куба, тот умел еще дивно на свирели играть, а на трубе играл так, что эхо звенело.
Якубек рассудил, что Войтек Хронец не из какого другого места приносит столько серебра и золота, а из Липтова, из за Татр, а тот огромный мужик, должно быть, никто иной, как посланец от разбойников, с которыми сошелся Войтек.
Да впрочем об этом не говорили. Заметил только Якубек, что его дядя держит Войтка в большом почете, кормит его как нельзя лучше, а иногда говорит:
– Из тебя, Войтек, когда-нибудь толк выйдет.
Знал Якубек и то, что Войтек хотел жениться на Касе Пенцковской, что она даже была у него тут два раза, так как Войтку нельзя было ходить на деревню, все из-за его дезертирства.
Слышал Якубек, как она поклялась Войтку, что не будет ходить в корчму, не будет плясать, а особенно с Брониславом Валенчаком.
И страшно возмутилось сердце Якубка, когда, покупая табак и водку, он увидел, как Каська плясала польку с этим самым Валенчаком… Он видел не только это, видел, что Валенчак обнял ее в толпе, поцеловал два раза в самые губы, а раз в лицо.
И еще больше возмутилось сердце Яська, когда он почувствовал Войтков талер в руке. Стоит он перед ним и говорит:
– Войтек! Я тебе скажу одну вещь…
– Ну?
– Каська пляшет.
Войтек вскочил:
– Пляшет?!
– Пляшет.
– Где?
– В корчме у костела.
– Сам видел?
– Видел.
– С кем?
– С Валенчаком.
Войтек соскочил с постели на пол.
Он был босиком и, хотя наступил на горящие угли костра, но даже не заметил этого.
– Правду ты говоришь? – крикнул он и схватил Якубка за горло.
– Ей Богу!
– Нa! – и бросил Якубку еще талер; Якубек его спрятал. Войтек бросился к стене, схватил сапоги, стал обуваться.