Ханидо и Халерха
Шрифт:
Мальчика он стал поднимать до рассвета — заставлял его натощак ходить пешком по бездорожью, через болота, а потом и бегать вокруг небольшого озера. В десять лет Пурама забрал Косчэ-Ханидо от родителей. И тут начались занятия куда более сложные. Много пота и слез пролил мальчик, прежде чем научился заарканивать в бегущем табуне примеченного оленя. Потом Пурама стал открывать ему тайны смекалки охотника, одновременно подвергая воспитанника не детским испытаниям. Косчэ-Ханидо должен был научиться ползать — и он ползал через болотистую равнину, через заросли тальника, по склонам холмов и обрывистым берегам. В двенадцать лет паренек уже умел перекинуть через речку аркан и, набросив петлю на крепкий куст тальника, быстро перебраться на другой берег. А однажды Пурама дал ему лук со стрелами, привязал к поясу мешочек с вареным мясом и отправил в тундру. "Убьешь дикого оленя — иначе не возвращайся", — сказал. И Косчэ-Ханидо убил оленя, принес мясо и рога. А на другое лето Пурама отправил его до осени на берег озера, снабдив лишь самым необходимым, — паренек должен был научиться жить в одиночестве, самостоятельно добывая пищу — рыбу и мясо. Не было ему и зимой легче. Он продолбил около сотни лунок в толстом льду на Малом Улуро. В пятнадцать лет, когда Косчэ-Ханидо подрос, а жилы его окрепли, Пурама навьючил ему на спину толстое дугообразное бревно — и с этой тяжелой ношей он ходил, бегал и ползал…
Все эти жестокие испытания далеко не безропотно переносил паренек. И плакал он, и просил отдыха, и пытался вовсе отказываться от учения. Но Пурама был неумолим: когда увещевания не помогали, он бил воспитанника, не давал ему пить, принуждал, как только мог. Он имел право на это, хотя сам, конечно, сильно страдал, понимая, что лишает мальчика детства. Отец Косчэ-Ханидо и переживал и радовался. Радовался потому, что ему завидовали очень многие — ведь какой бедняк мог рассчитывать на такое старинное и нужное для жизни воспитание сына! У бедняков не было для этого ни времени, ни возможностей. Ведь Косчэ-Ханидо истрепывал в пять-шесть раз больше одежды и обуви, чем их дети, — а где ее взять, эту лишнюю-то одежду, если ее и без того не хватало! Считалось, что сын Нявала учится играя. Дети же бедняков привыкали к тяготам и учились сноровке по нужде, помогая родителям: они долбили лунки, чтобы взрослые рыбу ловили, сами ее и таскали, они прятались по кустам и болотам, чтобы отцы добыли дичь или зверя, а они помогали бы нести добычу, ну, а носить каждый день за спиной тяжесть бедняцким детям было бы совсем не под силу, потому что им и без этого доставалось — чего стоили одни кочевки, когда скарб не тащили только младенцы…
Ни в одной северной сказке нет такой выдумки, чтобы олень гнался за волком. В жизни же человек это делает — силой руки, волей он заставляет оленя бежать за своим страшнейшим врагом. Невозможное бывает возможным: олень копытом наступает на волка, а иногда ногою попадает в самую пасть. На такое дело Косчэ-Ханидо первый раз был послан в восемнадцать лет, а потом побеждал волков и с арканом, и с одним ножом, гоняясь на нарте за целой стаей.
На этом обучение и закончилось. Однажды к Пураме приехал Куриль. Он увидел несколько волчьих шкур и, узнав, что их добыл Косчэ-Ханидо, сказал:
— Хватит, пожалуй. Теперь, сын, иди и помогай родному отцу.
Сколько было родителям радости! В семье взрослый сын, да еще такой сын…
Богатырь в роду — это всегда хорошо. От этого радостно всем — и детям, и молодым людям, и взрослым, и старикам. Богатырь не в сказке, а в жизни, среди простых людей! Тут есть отчего родиться какой-то надежде: люди ведь без героев не могут жить. И улуро-чи поначалу считали, что Косчэ-Ханидо будет спасать кого-то в беде — в зимнюю жуткую бурю или в весеннее половодье, а иным даже казалось, что он, как в сказке, станет сражаться с чертями и злыми духами. Но потом, когда заговорили о намерении Куриля послать парня на обучение грамоте, стало непонятным, зачем для этого нужен был богатырь. И люди пытались подсыпаться к Курилю: мол, что у тебя за тайна? Куриль отвечал: "Так нужно". Хитрил, мудрствовал. А сам и не знал, зачем вырастил богатыря. Просто видел, что жизнь тяжела и сурова, и хотел, чтоб люди не унывали…
На другой день после шумной и пьяной ночи, только продрав глаза, Куриль сразу вспомнил, что теперь надо ехать к шаману Каке. Вспомнил и тревожно задумался. "А как же так получилось, что такой сильный, здравомыслящий и обозленный парень сдался Каке? Тайну они не выдали, но он все-таки ошаманил парня!.."
Куриль тихо привстал и навострил ум. Он лучше любого знал, на что способны шаманы и на что способен Кака. Видно, Кака смекнул: раз семья перенесла голод, но убегает из стойбища, значит, что-то неладно. Но почему Косчэ не ударил его своим кулачищем, когда тот появился в тордохе? Это же был самый простой и самый выгодный шаг: сразу отлетели бы в сторону подозрения! Что же удержало его? И никак не могло быть, чтобы Косчэ со своими понятиями о добре и зле не догадался, кому и какую дорогу переезжает шаман… "Нет, здесь что-то не так, — подумал Куриль. — А не чистое ли здесь шаманство? Уж не пришло ли к Каке настоящее вдохновение? Чукча ведь он — все может быть. Может, как Токио, усыпил?"
Нельзя было ехать к шаману, чтоб засмеяться ему в лицо, не узнав правды.
Пошевелив предупредительно полог, за которым спал Косчэ-Ханидо, Куриль юркнул в этот темный многострадальный угол. Парень лежал на спине, заложив руки за голову. В полумраке чуть поблескивали железные звоночки бубна, поблескивали и глаза: Косчэ-Ханидо, видно, давно проснулся.
— А ты что же, одиночества не перенес? — мирно спросил он, вынимая кисет. — Выхода никакого не видел и хотел вернуться к людям через шаманство?
Спрятав руки под шкуру, Косчэ-Ханидо ответил:
— Это было бы хуже, чем воровство.
— Тогда какой же был смысл браться за бубен?
— Был смысл. Возненавидел я всех: было обидно…
"И меня, конечно, возненавидел", — подумал Куриль.
— Значит, по своей воле взялся за бубен?
— Нет, не по своей.
— Не понимаю. Я должен знать: сейчас мы поедем к Каке.
— К Каке? От нас прямо к Каке? Может, мне одному встретиться с ним?.. А? Так ведь было бы лучше. На обучение ехать-то мне все равно не придется… — Косчэ-Ханидо приподнялся, подумал и начал быстро оправдываться: — Энэ и ама совсем старые стали. Помрут они без меня. Энэ даже снег возле тальника разгрести не может. Сейчас мне за топливом надо идти: энэ ушла и до ночи провозится. Как я уеду? Как буду прощаться?
"Ого! — подумал Куриль. — Тебя из трясины вытащил я, а ты уже условия ставишь. Или собрался мстить? Нет, с моего аркана ты не сорвешься".
Но надо было задабривать хитреца.
— Ке, я, наверное, перед вашей семьей виноват, — заговорил немного громче Куриль, зная, что их подслушивают Ниникай с Пурамой. — Но я повторю, что говорил. Мы исправим и забудем все прошлое. Твои энэ и ама без помощи не останутся, у них будет все, что нужно. Этот старый тордох мы бросим. Новый, хороший для них поставим. Человека приставлю к ним, еду и одежду — все дам… Но ты послушай меня. Ты совсем взрослый — послушай. Хорошо: ты не пойдешь за мной, выместишь обиду. Ладно. Еще ты сведешь счеты с Какой — плюнешь ему в глаза, изобьешь, искалечишь — не знаю, что сделаешь. Потом переедешь в стойбище. Женишься. И конец дороге твоей? Да?.. Моему делу ты причинишь вред. Но дело это уже не остановится. А ты останешься в стороне, люди от тебя отвернутся и всю жизнь будут подозревать… Ты так решил, а?
Косчэ-Ханидо молчал.
— Если так — оставайся, — вздохнул Куриль. — Но люди будут знать, от какого дела ты отказался. Мое дело большое и светлое. Я хочу изменить жизнь в Улуро, чтоб улуро-чи не вымерли, не пропали, как сахар в чае, чтобы в тундре было много товара и чтоб от черной веры следов не осталось. Буду делать и так, чтоб ни один богач не отказывал в помощи бедным. Скажи: плохое дело мое? Маленькое? Большое дело. Не знаю, кем бы ты стал — божьим человеком, первым попом во всех тундрах или первым ученым головой, но ради этого ты должен забыть обиду.
Бодрый, молодой голос Ниникая прервал эту жаркую речь Куриля:
— Афанасий Ильич! Да поедет он, конечно, поедет. Он же орленок. Не будет же он трепыхаться в тордохе с заткнутым онидигилом. Ему летать надо! С высоты же легче на хищников нападать…
Наступило молчание. Куриль покосился на полог: эти слова Ниникая ему не очень понравились. Но он сказал совсем не то, что хотел бы сказать:
— Ну, с такими хищниками, как этот наглец и клятвопреступник, мы раньше покончим, думаю. Сегодня покончим с Какой!