Ханидо и Халерха
Шрифт:
Заснул я в тот вечер, однако, спокойно. Думал: отец к Каке теперь не поедет, и все будет по-старому.
Когда я проснулся, то подумал, что проспал несколько дней. Мне казалось, что я проспал все дела, которые сделал отец. У нас в тордохе, вот у этого очага, сидел Кака…
Тогда было начало зимы, и ни отец, ни я не ездили далеко, а в сторону Халарчи мы не ходили даже за тальником: примет своих оставлять не хотели.
Я подошел к очагу, поприветствовал чукчу и спокойно спросил энэ:
"Вчерашнее мясо осталось?" Она ответила: "Да, сейчас будем есть". Значит, я спал только ночь…
— Но ведь я же тебя учил: ничему не верь! — зло прервал его Пурама.
— А я и не поверил, что он услышал меня, — ответил Косчэ-Ханидо. — Я знал, сколько якутских шаганий он мог проехать за одну ночь, и легко представил, где был бы он, если бы даже ехал вдоль натянутого аркана и насмерть загнал оленей. Он сказал: "Вот я и приехал. Ты меня звал — я и приехал". Но я ему сразу дал знать, что меня даже волк укусить не может. Я спокойно ответил: "Надо пойти поглядеть — не с крыльями ли у тебя олени". Он тоже спокойно сказал: "А я твой голос услышал в дороге. Я ехал не к вам — к морю ехал: мне нерпичий жир нужен. Погляди — сети на нартах. Вечером ты меня звал. Следов не было — пришлось напрямик ехать… Рассветет — поезжай по моим следам".
— Волк тебя, может, и не укусит, а шаману в пасть ты сам голову сунул!
Я же тебе говорил: с шаманами больше молчи, — вмешался опять Пурама. — Ты думаешь, насчет оленей с крыльями мудро сказал? Ты глупо сказал. Ты же признался, что вы ждали его и что о нем говорили недавно. А когда больше всего говорят? Вечером, когда все дела сделаны. Твою шестерку он в масть семеркой покрыл… Ты туза козырного ему подарил! Он в момент понял почти все. Его звал отец твой, а ты сопротивлялся; вы поссорились сильно, а поссорились из-за того, из-за чего от людей убежали; значит, на тебе есть большая вина, значит, есть тайна и на вас надо давить… Волк его не укусит!..
— Га! До чего ты умно, мэй, говоришь! — сказал Ниникай. — Только кого упрекаешь ты? Меня? Куриля? А сам ты в двадцать лет сомневался в словах шаманов? Шаман бросал варежку в темноте, а ты вместе со всеми верил, что это птица.
— А ты, Ниникай, в заступники не очень-то лезь, — сурово поглядел на него Пурама, — У юкагиров заступников нету и не было. А ему твоя доброта и вовсе во вред: нечего привыкать ему к этому. И меня, старика, с ним не равняй. Мало ли что было сорок снегов назад!
Косчэ-Ханидо тихо заговорил:
— Я и сам собирался сказать, что на человека-волка ловкости моей не хватило. Я и теперь не пойму, как он нашел наш тордох.
— Да он и не ехал прямо! Блудил небось вокруг вас, пока олени снег не понюхали. А потом смекнул, кто может здесь жить, и для обмана крюк сделал.
Мог наскочить и случайно: ты же не знаешь, откуда был ветер в ту ночь — его олени на запах и понеслись.
— А нерп он в тот раз ловил? Или от вас в Халарчу вернулся? — спросил Куриль. Спросил не случайно: объяснение Пурамы его не совсем убедило — он знал, что есть чукчи-охотники, которые на расстоянии чуют, в какую ловушку попала добыча. Куриль все сомневался — не появилось ли у Каки такое чутье?
— Ловил он нерп, ловил, — подтвердил Нявал. — И удача ему была.
— Он тогда оленей Тинальгина спасал, — пояснил Косчэ-Ханидо. — Надо было разбросать по пастбищу, позади табунов, нерпичий жир, и Тинальгин обещал за нерп столько оленей, сколько пальцев на руках и ногах у всех его пастухов, у всех жен и детей пастухов. Кака сказал ему, что на оленей напали морские одноглазые духи…
Понимающий взгляд Куриля наскочил на такой же взгляд Ниникая.
— Ого! — заметил Куриль. — Это он, стало быть, к табунам Тинальгина приглядывался. Старик-то вот-вот уедет в тот мир, а старший сын его… не очень умен…
— Умен, как мерзлая нерпа, — уточнил Ниникай. — Да! — вспомнил Косчэ-Ханидо. — Кака в тот день опьянел и стал хвалиться, что скоро он будет царем всех тундр. Он тогда растаращил пальцы, вытянул руки и сказал: "Вот сколько у меня табунов будет. Кого захочу, того раздавлю, — сказал, — и самые лучшие пастбища захвачу".
Куриль с Ниникаем опять встретились взглядами. Для обоих это была новость из новостей. И от нее у каждого даже дух захватило. Они-то думали, что шаманская власть на издыхании! А она попреки всему вон какие замахи делает… Это смешно или страшно, глупо или серьезно?
— Ке, расскажи нам побыстрей и покороче, чем же тебя Кака еще обессилил? — поторопил парня Куриль. — Он сказал, что по сне видел красное мясо?
— Да! Он это сказал… — Парень удивленно глянул на Куриля, но быстро понял: Куриль хорошо знает придумки шаманов и может, наверное, сам рассказать, что было дальше. Но Куриль, конечно, но знает всего, не знает и самого главного. — Он сначала передал мне привет от Тинальгина, завел разговор о тех самых оленях, которых я спас. Он даже так сказал: "Дурак ты, нинхай, дурак. Юкагиры все дураки — от голода плесенью покрываетесь, от холода костями гремите, а добычу из рук выпускаете…" Дядя Пурама учил меня понимать шаманскую речь в обратном смысле. И получалось, что Кака что-то знает, а может, и все знает. Однако я не хотел верить, что тайну он узнал через келе. Думал: у Тинальгина на трех оленей счет не сошелся — и Кака сразу обо мне вспомнил, о нашем бегстве. Только это ведь не имело значения, что я подумал. Мы были на самом краю. Он придавил нас словами-намеками… В тот, первый, день он не пытался ошаманить меня, он только хотел, чтобы мы подтвердили его догадку — так мне казалось тогда. Он топил нас в страшном черном болоте. И совсем оставалось немного… Ну, не выдержал бы из нас кто-нибудь… — Косчэ-Ханидо прервал рассказ и вздохнул: он намекал, что не выдержала бы, конечно, мать. — Только в этот момент Кака сам себе хуже сделал. Когда я заорал: "Молчите!" — он оказался сзади и накинул на меня аркан. Петля перехватила мне руки, он ногой ударил мне по ногам, я упал.
Петлю он коленкой затягивал, а самой веревкой начал душить…
— Сирайкан! — вскочил на ноги Пурама. — И ты не вывернулся?
— В глазах у меня красное сияние замелькало, потом желтое, потом черное… Он душил меня, но не совсем — то отпускал, то опять душил.
"Кайся, — кричал. — Открывай грех!" Думал, что его поддержат ама и энэ. Или за меня скажут. Но я сумел выпростать руку. Я ударил его по шее, вскочил; он — тоже. Я еще ударил его — и он упал под жердь нимэдайла [99] . Половина тордоха упала. И пока он путался в мерзлой ровдуге, я совсем опомнился и так ударил его ногой, что он полетел наружу и покатился вниз — тогда сугроба не было за тордохом…
99
Нимэдайл — центральная тренога основы тордоха.
Пурама удовлетворенно покашлял и сел, сильно выпуская из ноздрей дым и жмурясь: мол, иначе и быть не могло, раз парня воспитал он, Пурама. Но он рано торжествовал.
— Ну, думал, на этом все кончится, — продолжал Косчэ-Ханидо. — Любой на его месте уехал бы — с проклятиями и угрозами, но уехал бы. Я, однако, ошибся, сильно ошибся. На другой день Кака был тихий, неразговорчивый. Не знал я, что ночью он надумал меня ошаманить, не знал, что сильней этого желания у него ничего в жизни, наверно, не было. И на мне второй раз оказалась петля. Помню, он успокаивал отца и мать: мол, теперь только бубен в моих руках спасет меня, мол, нужно мне поубавить пылу, иначе с бродячими духами справиться невозможно… Когда он связал мне руки — не знаю. День прошел, как в ниж нем мире. До сих пор не знаю, почему я потом лежал на снегу и видел звезды, которые прыгали и метались, как комары над высоким кустом. Мне казалось, что к нам вовсе и не Кака приехал, а что двойник его, привидение у нас появилось. И когда я чувствовал, что не умер еще, живу — совсем не сомневался в шаманской силе. Может, из-за этого я и слабо сопротивлялся? Не знаю. Шея веревкой была прижата к земле, Кака то дышал мне в лицо, то совсем пропадал, и веревки не чувствовал. По порядку я ничего не помню. Еще помню, что мне показалось, будто я не человек, будто во мне какое-то озарение появилось… И потом было очень приятно сидеть, стучать в бубен и тянуть песню — без слов, нет, со словами, но так — без смысла…