Ханидо и Халерха
Шрифт:
Резко повернувшись и привстав, Косчэ-Ханидо почти закричал:
— Да как же вы, честные люди… такое мне… говорите?! Брошу бубен — за крест возьмусь? Руки жечь будет… крест!
— А ты ведь шаманом и не был, — спокойно осадил его мудрый Куриль. — Баловался бубном. Я тоже стучал… Да нам и врать не придется богу: сам сказал, что взял его не по своей воле. Или не говорил?
— Он меня силой заставил, — сказал Косчэ-Ханидо. — Силой!
— Как… силой? — заикнулся Куриль. Он заморгал быстро-быстро, будто проснувшись только сейчас. — Что говоришь?
Полог взметнулся вверх, его руками поднял Пурама, сорвавшийся с места, словно с горячих углей.
— Тебя кто, волчонок, врать научил? Кака? — прошипел он.
— Нет! Я не вру. Так было. Он сперва обессилил меня.
— Как обессилил? Внушил? Ты говоришь правду? Ты почувствовал это? — сбился с ровного голоса и Куриль.
У Косчэ-Ханидо вытянулось лицо — опустились углы крупных, бледных губ, разлетистые брови искривились: он как будто удивился — кто, мол, задает такие вопросы — ничего не понимающий русский или сам голова юкагиров, от которого и пошли все сомнения в силе шаманов?
— Я… я, дядя Пурама, встану сейчас, — засуетился он, чувствуя неладное. — Я расскажу там… у очага… как было…
Шурин и зять тревожно переглянулись, а Куриль, выбираясь из-за полога и глянув в лицо Ниникаю, еще и пробубнил с тяжелым вздохом:
— О, господи! Эти шаманы доведут меня… Не захочешь, а драться начнешь… на старости лет.
Вчерашнее веселье обошлось дорого для хозяев: весь запас тальника был сожжен — остались только обгорелые кончики. Кончики эти собрали в кучку и увидели, что они годятся лишь на растопку.
— Неси, Ханидо, бубен! — весело сказал Ниникай. — Спалим. Хоть маленькая польза от него будет.
— Перестань, Ниникай, — тихо одернул его Куриль. — Сжечь бубен — это не баловство.
Ниникай вдруг повернул голову к Пураме:
— Мэй, а не пойти ли и нам за тальником? Старуха в снегу возится, а мы сидим — ждем огонь… Ханидо! — обернулся он к пологу. — А где твой ама?
— Поехал пасти проверить. — За пологом раздалось тихое звяканье бубна, но не успели все насторожиться, как Косчэ-Ханидо вышел и бросил бубен к самому очагу. — Ама хочет побольше шкурок начистить. Сказал, что отдаст их на строительство божьего дома.
— За вас Кака рассчитается, — резко сказал Куриль, оттолкнув ногой бубен. — И тут уж он меня не обессилит.
— Это — по справедливости, — встал Ниникай. — А сейчас пошли, Ханидо, поможем старушке тальника заготовить. Пурама, не пойдешь?
— Можно бы и помочь.
— Мы разве хозяева здесь? — возразил Куриль.
— А мы не для хозяев, мы для себя…
Куриль рассердился. Он нахлобучил шапку, встал и направился к выходу.
Ниникай поспешил за ним.
— Афанасий Ильич, не серчай, что я веселый, — заговорил он сразу за выходом. — Надо же парню дать передышку. Доведем мы его… У меня самого голова, как бубен, гудит…
Был уже полдень, когда наконец в тордохе Нявала опять задымил очаг.
Куриль все-таки не пошел вместе со всеми дергать и резать тальник. Но он вернулся в тордох не с пустыми руками — небольшую охапку топлива все же принес. Дымок из онидигила он пустил задолго до возвращения всех остальных.
Сначала вернулся Нявал. Старик привез целый ворох песцов. Увидев такую добычу и вспомнив, что два дня назад они тоже вынули из ловушек много белых лисиц, Куриль ясно, зримо представил себе, сколько добра за так, ни за что получил от Нявала Кака. В голове стало темно, сердцу жарко, и он даже не нашел о чем бы заговорить с Нявалом. От злости на Каку, от досады на глупого старика он чуть было не швырнул бубен в огонь.
Мужчины вернулись свежими, бодрыми, а старушка, хлебнув теплого дыма, стала вдруг кашлять, да так сильно, что Куриля затошнило.
Косчэ-Ханидо начал рассказ без напоминаний, как только в котел положили снега и все дружно и всласть закурили.
— …В тот вечер ама неожиданно вспомнил, как я родился. Шаман Сайрэ тогда сказал людям, что я будто бы появился на свет по божьей воле. Так это было? Спасителем вымирающих юкагиров я должен был стать — богатырем. Чукотские духи будто узнали об этом и хотели меня убить. А узнали они будто бы через тетю Пайпэ. Вселились коле в какого-то Эргэйуо — не то полоумного, не то слишком горячего. А он ударил ножом девочку, чтобы моя энэ испугалась и родила меня мертвым. Сам шаман Сайрэ и спас меня… Я и раньше кое-что знал об этом, но все сразу, от начала и до конца, услышал впервые. И я сказал отцу: "Какую интересную сказку придумал шаман!.." А отец ответил:
"Это не сказка, а жизнь. Чукотские духи тебя не оставили. Они не хотят, чтобы исполнилось предсказание, чтобы ты стал спасителем юкагиров. Это они подняли твой лук и сделали тебя вором!" Отец еще говорил, что юкагиры в голодное время всегда оставались честными: они тихо умирали, глядя на жирных чукотских оленей, и никто ни лука и ни ружья не поднимал. А я ответил, что лук я поднял вовсе не из-за страха перед голодной смертью и что надо было убить не трех, а десятерых оленей этого жадины. Тогда отец сказал: "Да, теперь я хорошо вижу, что чукотские духи могут и ум отнять, если ты так говоришь". Ну, я смеялся над этим. Ведь сильным меня сделал не бог, а дядя Пурама, в оленей же я сам стрелял, потому что знал одну мудрость: отчаянная месть не должна бояться позора. Но мои слова, мой смех и насмешки только вредили мне. Отец стал тревожно глядеть в онидигил и молиться большому богу.
А с матерью плохо стало… Она ведь и до этого… часто металась… По правде сказать, я не думал, что разговор в тот вечер принесет что-нибудь новое. Думал, опять они добиваются раскаяния перед ними, ну, перед богом. Но когда отец сказал, что надо вызвать шамана, я понял, что повел себя глупо, не так. Все было всерьез, только я не понимал их, а они не понимали меня. Я стал говорить ласково, перестал смеяться над ними. Но было поздно. Не помогло. Глупо я вел себя… Отец начал настаивать, мать опомнилась и стала просить. И я подумал: "Да пусть приедет шаман. Покамлает, что-то скажет, уедет. Родители хоть терзать себя и меня перестанут, а может, и совсем успокоятся. Ведь виноватыми будут духи, и я окажусь только их жертвой…" К тому же не обязательно было раскрывать нашу тайну — мы бы придумали что-нибудь насчет духов Мельгайвача… Но отец вдруг решил, что лучше всего вызвать Каку. Он — чукча, меня мучают чукотские духи, и он считал, что шаман-чукча тут самый надежный…
— И ты опять согласился? — спросил Ниникай. — Ты, наверно, подумал, что Кака признает вину духов Мельгайвача и что если обо всем узнают чукчи, то винить им придется только своих келе?
— Нет! — отрезал Косчэ-Ханидо. — Я сам скажу, о чем я подумал. Тут я подумал, что надо спасать отца от отца, мать от матери, а себя от шамана. Я закричал: "Кака — осенний бык! Кака — не шаман, а хищник с бубном! Кака — тухлятина, падаль, его и чайки не будут клевать!.." Я уж и не помню, что я кричал… Отец испугался. Когда я замолчал, он тихо сказал: "Ну вот — теперь все пропало. Слова твои слышал шаман…" Я говорю: "Ничего он не слышал. Не может он слышать". — "Нет, — говорил отец, — слышал". Мать говорит: "Адо [98] , разве ты старше нас? К тебе шаман даже ни разу не подходил. А мы знаем: шаманы все слышат". — "Тогда, если у них уши, как озера, большие, пусть Кака услышит меня, — сказал я. И начал дурачиться. — Кака, — громко позвал я, — приезжай к нам: ты нужен нам, приезжай! Я зову тебя! Я зову — приезжай…"
98
Адо — сын.