Ханидо и Халерха
Шрифт:
Все согласились.
— Давайте и об этом поговорим, что будем делать, если Кака ошаманил жениха Халерхи, — предложил Бахчэдэ.
— Куриль не послушает нас, — вздохнул сказитель Ланга.
Все опустили глаза — согласились. Но не согласился Хурул — брат умирающего Хулархи.
— Что это так: все Куриль да Куриль! — зло сказал он. — Куриль не дюже-то думал о больном и его дочери, когда голодное время было. Люди от себя отрывали — спасли. А теперь он хочет распоряжаться!.. На племянницу я тоже права имею.
Наступило молчание, тягостное и тревожное.
Наконец Ланга спокойно сказал:
— Если Косчэ-Ханидо взялся за бубен, то сделал он это не на радость Каке, а назло Курилю. Я думаю так. Тут может быть большая тайная ссора.
Это было слишком смелое подозрение: богатырь вступил в спор с самим головой. Но подозревал не кто-нибудь, а сказитель. И собравшиеся вдруг дали своим языкам волю.
— Если так, возьмем Ханидо под защиту. Он все поймет и сам бубен бросит.
— Свадьбу все равно устроим.
— Пусть Куриль на попа учит Сайрэ. А Ханидо пусть обучит книги читать и слова заносить на бумагу.
— Верно: зачем богатырю быть попом?
— И Ханидо сумеет тогда все родственные линии нарисовать на бумаге.
— На бумаге сможет жалобу написать…
— Царю написать сможет, что нету в тундре ни чаю, ни табаку, что красивые шкурки отдаем за иголки…
— Написать можно, сколько людей помирает. Этак, мол, и песцов ловить некому будет…
Наверное, не было бы конца этим мечтам и пожеланиям, если бы не трезвый голос Хурула:
— Брат мой помирает…
И закряхтели старики от стыда.
— К Каке надо ехать, — сказал Ланга. — Пусть второй раз скажет, что тогда говорил. Если пьяный обманывал, то Хуларху можно утешить хорошими новостями.
— А если не врал, то надо сказать, что в большой юкагирской беде он виноват больше всех, — прибавил старик Бахчэдэ. — И пусть он забудет Олерскую тундру.
— Может, не одному поехать? — спросил охотник, самый молодой из собравшихся. — А? — В его очень скуластом лице и очень раскосых глазах были не только решимость немедленно ехать, но и скрытая решимость совершить непредвиденное.
— Нет, — мудро сказал Ланга. — Поедет один. Лучше бы двое — муж и жена — к родственникам.
Понимал сказитель, чем могла обернуться поездка горячих людей…
— Ладно, один поеду, — согласился охотник, давая понять, что ничего не случится.
Поздно разошлись мудрецы по своим тордохам. Но разошлись очень довольными. Знали они, что приезжие богачи уже второй день не выходят из высоченной яранги — обговаривают свои дела. А теперь вот и они, простые люди, тоже обговорили свои дела…
К Хулархе решили идти сразу: в это время ему бывает немного лучше, да и говорят, что молитвы в такую пору бог лучше слышит. Попутно сказали людям, что надо делать.
А небольшой несчастный тордох уже не был пустым: кроме самой Халерхи и ее названой матери, а теперь самой близкой подруги, вдовы Пайпэткэ, тут уже засели мужчины и женщины, образовав круг, не замкнутый лишь у полога да у двери. Люди успели преподнести хозяину много предсмертных подарков и теперь сидели в ожидании самого главного — того, что задумал Ланга со стариками.
Угол полога был откинут, и мигающий жирник освещал Хуларху, полулежавшего на груде старой одежды. Щеки Хулархи совсем провалились, а скулы выпятились двумя белыми шишками. Руки он вытянул поверх потертого одеяла из шкур, а вдоль рук, по бокам его, лежали варежки, мягкая обувь, свертки, разные поделки из дерева и рога — подарки от людей, остающихся в этом мире.
Ланга вошел первым, за ним Хурул, Бахчэдэ, потом остальные. В тордохе стало так тесно, что поворачиваться, шевелиться было совсем нельзя. Никто не курил, и лица легко угадывались в полумраке. Нужды разглядывать людей у Ланги не было, но ему бросилась в глаза голова старого Амунтэгэ — то ли оттого, что была она с плешью и чуть блестела, то ли из-за подслеповатого, но очень напряженного взгляда, которым он встретил вошедших. Амунтэгэ был мужем давно умершей шаманки. "Неужели при людях решится просить Хуларху передать послание Тачане?" — насторожился Ланга. Набожный Хуларха открестился от сатаны, откажется встретиться с Тачаной на том свете, а пустоголовый Амунтэгэ, злой на его умершую жену Чирэмэдэ, на Халерху и Пайпэткэ, возьмет да и что-нибудь ляпнет… "Как же мы не догадались занять его чем-нибудь?" — поду мал Ланга, садясь у самых ног неподвижного Хулархи и спиной к Амунтэгэ.
— Ке, — начал он, — мы пришли поговорить с тобой и помочь тебе, как бог нас вразумил. Тебе сейчас вроде бы легче…
— Успокаиваюсь, друзья… успокаиваюсь понемногу, сказал Хуларха. — Передышки стали длинней — значит, скоро уеду от вас…
— Ты с богом разговаривай больше.
— Да я уж сколько раз просил его. Видно, плохо он слышит меня…
— Вот и мы так рассудили: хотим помочь тебе, чтобы услышал он.
— Это для меня радость… большая радость… Я вижу, улуро-чи заботятся обо мне… И подарки вот принесли… Я много раз вспоминал твой рассказ, ке, Ланга… как одна старушка… великой неряхой была… и умерла… а потом ожила. Сказала, что бог на ее подошве… чешую рыбью заметил… и не принял… Потом она — помнишь, ты говорил — чистоплотной стала… каких мир не видел… И через несколько лун померла… Но на мне даже такого греха нет… вы же знаете, люди… И на Чирэмэдэ греха не было, а про дочь и говорить нечего…
— Мы знаем…
— И это бог видел… — раздались голоса.
— Молитесь за меня с чистой совестью…
— Ты, Хуларха, знаешь: тундру скоро будут крестить, — продолжал разговор Ланга. — Людей уже много приехало. И мы рассудили так: бог, наверно, решил принять тебя особо — не как других… Но ты сильно уж мучаешься, и мы сговорились не только молить за тебя бога… Мы будем громко стучать, Хуларха…
— Стучать? Зачем же стучать?
— Нужно так, Хуларха, нужно, — сказал Бахчэдэ.
И Ланга начал пересказывать то, что они обговорили и обдумали с божьей помощью.
Рассказ этот сильно насторожил Хуларху. Ланга еще не закончил, а из глаз его уже выкатывались слезы, ручейками опоясавшими бугорки скул. Он долго молчал в тишине — и было похоже, что только сейчас до несчастного старика дошла правда истинная: жизнь его в среднем мире кончается.
Но потом Хуларха как-то сразу повеселел. Он заворочался, погладил рукой шерстку камусов, сшитых кем-то в подарок, и тихо проговорил: