Ханидо и Халерха
Шрифт:
Потом были поминки. И тут уж Куриль не поскупился, а глядя на него, не поскупились и богачи. Были и водка, и чохон, и сладости — все то, что попадает бедняку в рот редко случайно.
Халерха возвращалась в стойбище вместе с Пайпэткэ и подругами. Самыми последними шли они. Не плакала Халерха. Перед ней двигалась огромная масса одетых в шубы людей, очень похожая на табун оленей, сбросивших перед весной рога; она смотрела им в спины — и душа ее до самых краев была наполнена благодарностью и к судьбе, и к Курилю, и к каждому, кто провожал отца — пусть даже только из любопытства. Могилы в тундре напомнили ей, как до ужаса просто хоронили в голодное время других, как хоронили мать, и она сейчас даже не думала о своем полном сиротстве. Правда, она невольно глотала комки, распиравшие горло, стирала пальцами слезы и даже порывалась бежать назад, к могиле отца, но все-таки не кричала, не билась.
На поминки она не пошла, велела подругам оставить ее и скрылась в своем кособоком тордохе.
Остановившись у полога и выпустив из рук варежку, она уперлась глазами в лицо Христа и горячо зашептала:
— Всесильный и добрый бог! Отец мой поехал к тебе. Ты помнишь, как бедно он жил и как голодал. Ты знаешь, как мучился он. Сделай так, чтоб отец у тебя был каждый день сытым и тепло одетым… Ты видишь: я осталась одна, светлолицый бог. Сделай, чтоб мне было легче — пошли поскорее мне сына. Ты ведь знаешь, что отец в сыне ко мне вернется. А я воспитаю сына таким же честным и верным тебе, как Ханидо — мой муж и твой служитель…
И вдруг, прервав молитву, она откинула полог. Там, за пологом, никого не было. Отца не было…
Ужас происшедшего вдруг пронизал ее будто стрелами, пущенными со всех сторон. Обезумев, Халерха метнулась к двери и выскочила наружу. Она не побежала, однако, она тут же остановилась, огляделась по сторонам в надежде увидеть людей, в которых можно было бы попытаться узнать отца. Но кругом никого не было, никто не шел к ее тордоху — ни из стойбища, ни с озера.
Соколиная едома, сплошь заставленная тордохами и ярангами, дымила и копошилась, будто чужая, незнакомая, — сновали упряжки, туда-сюда двигались люди, там и здесь собирали каркасы приезжие, бегали стайками ребятишки. И Халерха поняла, что с ней в действительности случилось: она теперь сирота, круглая сирота…
Она, шатаясь, вернулась в тордох, закрыла руками лицо, плечом отвела в сторону полог и упала на залежанную постель отца, закричав так, что заломило в висках.
Халерха потеряла рассудок — она давила пальцами горло, пыталась разорвать ворот шубы, грызла зубами ребра ладоней и кричала, кричала, извиваясь и крутя головой, как помешанная.
Она металась долго и докричалась до того, что во всей голове со звоном стучала кровь, глаза от напряжения распухли до страшной рези, а в горле саднило. Рассудок вернулся к ней.
— Вот и все, — сказала Халерха вслух. — Сирота. Как Пайпэткэ. И что захотят взрослые, то и сделают со мной…
Мысли ее в отчаянии метнулись к правде, к той правде, которую она скрывала от себя, которой боялась, о которой так долго старалась не думать, веря старшим, веря красивым надеждам, зависти Пайпэткэ и подруг.
…Ей же с детства завязали глаза, с ней никто никогда не считался!
Женитьба? Но это не она решила. Она подчинилась отцу, Курилю и всем людям. А к Ханидо не тянет ее. И его к ней не тянет. Его нет три года, сердце его глухое. А почему с ней, с будущей женой священника или ученого головы, Куриль ни разу не потолковал, не сказал, как она должна жить при муже, какое особое предназначение ей уготовано, что хорошее для людей она должна делать всю жизнь? Она — игрушка? А женитьба — игра? Но хорошая ли это игра? Может, и людям, и Курилю только кажется, что хорошая?..
Халерха привстала, сузила глаза, насторожилась, будто прислушалась к чему-то отдаленному.
…Да ведь и тогда, двадцать с лишним снегов назад, люди поверили самому мудрому старику Сайрэ и отдали Пайпэткэ шаманам — они не во вред себе сделали, они думали, что так будет лучше. Теперь люди верят самому умному — Курилю, опять старику, только теперь не шаманы, а бог и божьи дела требуют жертву. Но как люди, как Куриль узнали, что нужно богу? Ведь сейчас многие говорят, что Сайрэ тогда сам все придумал. Может, и Куриль тоже придумал, что так будет лучше, а люди стали верить ему?.. Но разве старый Куриль не знает, что бог не дает бедным по двадцать оленей, не дает много рыбы, не дает всем одежду и на каждый тордох не дает по новой ровдуге? Не может быть, чтоб не знал. И выходит, что никакого особого предназначения нет — ни ей, ни Ханидо. А ведь Ханидо уже втянут во что-то. В обман?.. А ей приманку поставили: красивая, но бедная — значит, к богатству потянется, а теперь сирота — значит, назад пятиться некуда?.. А простые люди — как глупые дети: захотелось им видеть ее сказочной юкагиркой…
И тут Халерха задрожала от холода, да так, что застучали зубы.
— Пусть проклянут меня все, — вслух сказала она, — хоть именем бога. За пастуха пойду, к добрым якутам уеду, на остров сбегу… Отец сказал, что я свободная.
Она повалилась на бок и снова заплакала. Но это была уже не истерика, а плач взрослой женщины, в сознании которой наступил перелом. Хриплый голос сделал ее не похожей на нежную Халерху.
Плачущей ее и застал Пурама.
Старый охотник откинул полог, сел рядом с ней, не спеша закурил.
— Махлё, — сказал он. — Мужикам от слез становится хуже, женщинам лучше. Луна пожелтела уже — ты с половины дня плачешь. Пора опомниться. Я мяса принес вареного. Может, поешь и поговорим заодно? А потом тордох переставим.
— Не хочу. И пить не хочу.
— Зря. Жить надо. Что делать-то… Ты послушай меня, послушай другого. Обдумай все — спешить тебе некуда.
— Слушать как раз и не буду. Пайпэткэ послушала: до сих пор сумасшедшей считают.
— Э, то было давно! Теперь я не тот, сказитель Ланга не тот, таких, как Ниникай, не было. Многое переменилось.
— Я бы второй женой к Ниникаю пошла.
— Хороший Ниникай человек. Лучшего нету. Ханидо будет лучше. Не сразу — потом.
— А! Это я так. Ни за кого пока не пойду. С Пайпэткэ буду жить. Она издалека беду чует.
— Я тоже не хочу, чтоб ты попала в беду. Я скажу, чего ты не ждешь. Не спеши выходить за Ханидо. Не спеши соглашаться…
— Да? — удивленно посмотрела на Пураму Халерха. — Ты так говоришь, будто что-то переменилось. Пайпэткэ мне сказала, что ты послал Ханидо за волчьей шкурой. И как же мне все это понять: Ханидо самый хороший, а выходить за него опасно? Вот уж и обман начинается.
— Если ты вспомнишь, что я с Курилем не в большой дружбе, то заберешь обратно свои слова. У Ханидо будет нескладная жизнь. И несладкая.
— Нескладная? При огромном наследстве? Он разве шаман? Может, пьяница или картежник?
Они вышли из-за полога. Халерха сразу сняла подвешенную иконку, Пурама начал отвязывать полог. Поворачивая подарок Пурамы перед светом жирника, Халерха разглядывала лицо бога Христа. Жирник горел весь день, и сейчас он трещал, как живой, будто хотел что-то сказать или уже говорил что-то резкое и отрывистое.