Ханидо и Халерха
Шрифт:
— Несладкая жизнь среди моря оленей? — еще спросила она.
— До наследства надо дожить, махлё. Он уедет в острог. А что будет потом — кто знает. Там, у русских, говорят, вода в речках мутная потекла. Я к тому поворачиваю, махлё, что и твоя жизнь будет нелегкой, если женой его станешь. Чайке с орлом — хорошо бы, конечно, вместе летать. Да ведь в небе — не на земле: там и гром и молния ближе, и буран оттуда, и ливень. А он — Ханидо — и сейчас уже в тучи кидается…
— Что? В какие он тучи кидается? Что было с ним? — Халерха уставилась на Пураму, быстро моргая распухшими, но все равно маленькими красивыми глазами.
— В мыслях, в мыслях, я говорю! — соврал Пурама. — Ты, однако, не сомневайся: не такой жизнь ваша будет, какую Куриль обещает. Ты с Ниникаем поговори, если мне веры нет. Он скажет, как я.
Пурама стал снимать полог. А Халерха, опустив руки, задумалась.
— Что же Куриль, его богатый второй отец, об этих мыслях не знает? — спросила она.
— Знает. Курилю — да не знать?
— Вот, я говорила… В такой день… И Куриль придет — будет путать.
Все меня будут путать.
— Ладно, я до конца скажу и замолчу. Куриль ум его и решительность ценит. Повернуть надеется в свою сторону… Не согласна на трудную, а может, опасную жизнь — не соглашайся, откажи Ханидо и живи как знаешь.
Халерха прижала иконку к груди и тихо сказала:
— Господи! Голова кругом идет. Понесет меня, завертит…
— Боишься — не надо. Выйдешь за богача, за богатого парня, сделаешь добрым его — и хорошо. Ты, Халерха, дай-ка иконку — я на нее погляжу.
Подойдя к жирнику, Пурама начал вертеть свой подарок.
— Ты что, обменяла ее на другую? Я вроде не такую привез… Нет, вроде она. Гляди-ка, она — вот тут я пальцем узор сломал, когда вез. Она что, обновилась? Сама?..
— Сама. Обновилась.
— Ну?.. А когда? Как это было?
— Я божий пот с нее собирала.
— Чем собирала?
— Водой. Водой ее поливала. Отца лечила. Пить давала ему.
— И она заблестела?
— Сперва ожили глаза. Потом узор стал золотым. Нет-нет, это не грязь была — я знаю. Чистой была вода…
— Угу, понимаю… Водой… — Пурама покосился на Халерху. Он зачем-то повернул иконку обратной стороной к свету, поскреб почерневшую доску ногтем.
— Думала, оставит мне бог отца. Он же, бог-то, начал глядеть на меня. Не оставил. А я верила и от радости не спала!.. — Она тихонько всхлипнула и замолчала. Но потом из груди ее вдруг вырвался хриплый, отчаянный крик. Она закрыла лицо руками, затряслась и опустилась наземь, обратившись в жалкий комочек.
Пурама еще раз поцарапал ногтем иконку и вдруг бросил ее на постель, как бросают шапку, нож или сбрую. Халерха вздрогнула, глянула на постель, потом на Пураму. Она все поняла, но ничего не сказала.
— Халерха, — заговорил он. — Пойдем ко мне. С моей женой вместе поплачете. И я там поплачу. В тепле побудешь, чаю попьешь… Послушай и рассуди: это Куриль велел тебе быть в одиночестве. Значит, надо сделать наоборот.
— Нет, дядя Пурама, нет. Останусь. Родное жилище страшно бросать… Совсем страшно кочевать кумаланкой по людям.
— Ну, гляди, ты не маленькая… Давай переставлять твой чум.
Тордох покойного был самый ветхий — он еле стоял. Жерди отжили свой век — подгнили, крошились, дряхлую ровдугу пришлось снимать осторожно, чтоб не порвать, не сломать. Невеселое дело — переносить такое жилище. Но утешались тем, что переносили поближе к стойбищу, к людям.
Была уже ночь, когда Пурама зажег костерок посреди чуть обновившегося жилья.
Положив у очага холодное мясо, старый охотник хотел молча уйти, но Халерха задержала его:
— А Куриль, дядя Пурама, хочет сделать людям добро?
— Зять-то мой? Хочет. Он давно хочет. Только не сможет: толстый живот мешает…
— А Ханидо?
— Ханидо? А вот приедет — у него и спроси.
И Пурама ушел.
Согрев у костерка ноги и пожевав мяса, Халерха вдруг заснула.
Прилегла — и тут же заснула. Сил больше не было: четыре ночи почти не спала.
Разбудил ее говор. Открыла глаза — люди в тордохе.
Куриль пришел не один. С ним были его дядя — старик богач Петрдэ и Пайпэткэ, пьяненькая после поминок. Богачи тоже не были трезвыми.
Сгорбленный старичок Петрдэ приплелся сюда из любопытства. Племянник Куриль сказал: "Пойдем обещание исполнять", — и это значило очень многое.
Шутка ли, детей бедняков производили в люди, да еще в какие люди! Богатство им отдают, а потом и власть. Такого в тундре еще не бывало…
— Халерха, эммуо [104] , сядь, — приказал Куриль. — Не ко времени разговор, но тянуть не могу. Сам бог торопит меня. Завтра Косчэ, твой жених, приезжает. Я говорить буду громко, пусть все услышат. — Он кивнул в сторону: тордох облепили люди — ровдуга кругом промялась, хорошо был слышен скрип снега. — Тебе отец сказал, что твоя линия по родству тянется к эрбэчканам [105] ?
— Да, говорил, — потупилась Халерха.
104
Эммуо — ласкательное обращение.
105
Эрбэчканы — один из родов юкагиров.
— Мы помолвку сделаем как можно скорей.
Халерха прикрыла рот толстой косой и посмотрела на Куриля исподлобья.
— Это не свадьба? — спросила она. — А свадьба когда?
— Махлё, когда свадьба — не знаю. Жених твой в город поедет учиться. А учиться ему два, а может, три снега. Посмотрим, как все пойдет…
Халерха закусила косу, а руки ее так и упали вниз, на колени.
— …Но хитрости тут нет никакой! — поспешил заверить ее Куриль. — Ты жить у его родителей будешь. Я вам поставлю новый, совсем новый тордох. Я буду хорошо тебя одевать, привезу украшений, каких не носила ни одна юкагирка…