Ханидо и Халерха
Шрифт:
Однако зверь уже выбрался из низины и скрылся из виду. Косчэ-Ханидо опомнился.
— О-ок! — закричал он, резко поворачивая упряжку.
Убежать далеко волк не успел — барахтаясь в снегу, он терял последние силы. Косчэ-Ханидо нагнал его на равнине, метнул аркан и промахнулся. А пока упряжка неслась вперед, зверь спохватился, взметнул снег и бросился к низине, назад. Чутье подсказывало ему, что там, на неровном месте, оленям будет труднее бежать наверх, спускаться и разворачиваться. Но уже переживший чувство тревоги, Косчэ-Ханидо тоже подумал об этом. Он не растерялся, немедленно повернул упряжку кругом, и теперь гнался с одной-единственной целью — не очутиться в проклятой низине. Суеверный страх мутил его душу. Как хищная птица на мышь, налетел он на волка. Бросил аркан — и мимо. А волк уже не повернул обратно. Косчэ-Ханидо торопливо собрал аркан, еще раз метнул — и опять промахнулся. А низина была уже рядом. Волчьей морды Косчэ-Ханидо не видел, но воображение так и подставляло к его глазам красную пасть с клыками — эту пасть, эти сверкающие глаза он непременно увидит там, в промятине тундры, в яме. "Ведь у каждого человека есть в жизни яма, — со страхом подумал он. — Неужели эта — моя?.. Почему промахиваюсь?" И теперь совсем не случайным казалось все — и то, что волк долго бежал именно к этому, скрытому месту, и то, что он обессилел здесь, а не на равнине. А может, он вовсе не обессилел? Мысль о шамане Каке сразу превратила белый снег в черный. Руки ослабли. Олени, словно поняв сомнения человека, перешли с бега на шаг. Косчэ-Ханидо не раз слышал, что человек может увидеть духов, но после этого ничего рассказать о них не сумеет, потому что умрет. Нет, он и сейчас не верил, что Кака способен напустить на него злого духа, а ум его не помрачился, чтобы вдруг приметить у волка копыта. Но существуют шаманы сильные, существует шаманство — а разве сейчас не удобный случай для мести?
О-о, как пришлась бы кстати всем шаманам и всей этой вере смерть Косчэ-Ханидо!.. "Может, на меня темная сила набросилась, а я и не знаю? — перебирал он в нерешительности вожжи. — Неужели она хочет мне постромки обрезать? И сатана радовался бы, наверно… Или сам бог против меня за то, что я не как все? — Он боязливо глянул на небо и совсем приуныл: тучи сгустились и потемнели. — Еще буран может начаться…"
Он сдвинул брови, оглянулся назад, туда, где никакой опасности не было.
И вдруг прищурился, прикусил нижнюю губу.
— А я поймаю его. В яме, — проговорил он вслух. — Черт, сатана, злой келе — кто угодно — поймаю… А ну-ка я разгляжу — есть черный мир или нету его?..
Раззадорив себя решимостью, Косчэ-Ханидо погнал упряжку в низину.
А в низине снова оторопел. Волк не убежал далеко. Он сидел. Сидел, скособочив лобастую голову. Такого случая никто из охотников не рассказывал, и сам Косчэ-Ханидо не мог бы припомнить: хищник всегда спасается бегством, до издыхания. Но волк не просто сидел — он выбрал местечко на возвышении, как раз там, куда не заскочит с разгона нарта и откуда удобней всего кинуться на упряжку. Передумывать было поздно: остановиться — значило струсить. И парень ожесточился, рассвирепел.
Человек умней и хитрей зверя. Косчэ-Ханидо, разогнав оленей, проскочил мимо волка на большом расстоянии, на таком расстоянии, что даже невероятный прыжок не достиг бы цели. Зато цели достиг аркан. Кажется, волк все-таки прыгнул. Но Косчэ-Ханидо даже не оглянулся — аркан, одним концом обвязанный вокруг живота, заструнил, дернулся, чуть не срывая с нарты его самого. Но оглянуться все же пришлось: аркан вдруг ослаб, точно порвался. Нет, это волк, кувыркаясь на привязи, перекусил его. Значит, петля затянулась как-то не так, наверное, на груди… Ременный жгут легко скользнул за упряжкой, как глупый ненужный хвост.
Тут кого угодно схватила бы оторопь: дьявольщина, сатанинство!.. Но Косчэ-Ханидо уже не считался ни с чем. Руки его поспешно собрали аркан, пальцы связали узел-петельку. Ярость не подчинялась рассудку. И хоть он бросил волку слова: "Второй раз откусишь — живи, проклятая тварь: другого поймаю!" — отступать он уж не мог. Он повернул упряжку налево, на небольшой подъем, по которому мчался большими прыжками волк. Было сумрачно, и глаза у волка посверкивали. А бежал он не в сторону — он пересекал путь упряжке.
Косчэ-Ханидо знал, что за этим может последовать, однако сворачивать не собирался. Напротив, он изо всех сил налегал на оленей, для которых "волк" означало "смерть", волей и жестокостью принуждал их сближаться со смертью.
Аркан, как черная молния, прянул вдогонку зверю, а в следующий миг Косчэ-Ханидо рванул оленей направо, потом круто назад.
Волки летают. Это Косчэ-Ханидо знал хорошо. И сейчас он громко захохотал, увидев мелькнувшего в воздухе зверя. Рывок под уклон был такой сильный, что заарканенный хищник чуть не опередил упряжку — он шмякнулся возле самой нарты, подпрыгнул и опять полетел вверх.
Но смеяться Косчэ-Ханидо поспешил. Проволочив волка и подтянув его близко к нарте, он наконец решил закончить дело. Выхватив нож, полоснул постромки. Олени, освободившись от тяжести, кувырком полетели в снег. А Косчэ-Ханидо схватил нарту и придавил ею волка, который успел подняться на ноги. Завязалась борьба. Придушить, или, как говорят юкагиры, усыпить волка — не такое простое дело. Не простое для всех — только не для сильного и ловкого Косчэ-Ханидо. И уж он постарался. Да только волк на этот раз попался проклятый. Человек может стать во много раз тяжелей самого себя.
Однако как ни кряхтел богатырь, как ни наливался кровью, а нарта и он сам вместе с ней тряслись и подпрыгивали, будто под ними был сам медведь. Волк грыз копылья нарты, изворачивался, стремясь сбоку или через планки ударить когтистой лапой по лицу и рукам.
Впервые случилось такое: у богатыря не хватило сил. Да тут еще олени мешали — они кружились на поводе, и повод задевал то за ноги, то за голову.
И когда Косчэ-Ханидо понял, что волк все-таки вырвется из-под нарты, он схватился за нож.
Шел мелкий снег. Усилился и мороз. Был ли сейчас послеполудник, было ли предвечерье, парень не знал. Он сидел на нарте спиной к побежденному зверю и ни о чем не думал. В душе была пустота. Он даже не размышлял, что предпринять дальше — ехать ли в Улуро с такой добычей и доказывать свою правоту, свое понимание смысла обычая или же без еды, голодным все начинать сначала.
Отдохнув, он вяло поднялся и стал запрягать оленей, связывая постромки.
Потом подошел к добыче.
— Вот и весь тут злой дух… — проговорил он. — И сатана внутри этой же шкуры лежит… Э, в среднем мире есть только то, что я вижу. А чего не вижу, того нет, то людьми все придумано — хитрецами и трусами…
Уложив окровавленную добычу на нарту, и привязав ее, он дал волю оленям, нетерпеливо рвавшимся даже от неживого врага.
На равнине к нему пришли невеселые мысли. Все у него не так. Свадебный подарок он везет негодный, женится не по любви, а по чужой прихоти и должен изображать сказочного счастливца. И перед людьми должен предстать как сама честность, непогрешимость, хотя в действительности он — и раскаявшийся шаман, и вор в обычном людском понятии. А что делать? Не сам себе он хозяин, да и ради любопытного будущего пятиться назад невозможно…