Ханидо и Халерха
Шрифт:
Не все умеют правильно кланяться и не знают, что говорить… К нам завтра приедет из Нижнеколымска божий слуга. Послушайте, что надо делать. Как он приблизится к нам, все должны упасть на оба колена и потом кланяться, касаясь лбом снега… Давайте все сейчас упадем на колени… Все — и старые, и дети… Нет-нет, вы, знатные люди, сидите — вы все умеете… А вы, люди, выбросьте из ума, что я похож на голову казацкой сотни: я просто хочу научить вас… Упасть на колени надо всем сразу. Ну, падайте!..
И огромная толпа бухнулась на колени. Не вся толпа сразу — многие детишки опоздали, кое-кто из стариков не расслышал слов Куриля.
— Теперь спины сгибайте, — приказал Куриль, — сгибайте, сгибайте… кланяйтесь… Хорошо. Только при этом надо еще и креститься. Креститесь — потом сгибайтесь…
Это было такое зрелище, что у Куриля даже мороз по спине пробежал. Люди повиновались, люди стали совсем одинаковыми, люди забыли себя. И Куриль невольно подумал: "Вот так все будут сгибаться перед моим сыном Косчэ, и все будут при этом знать, что Косчэ под моей властью…" Ни с чем не сравнимое самочувствие повелителя опять омолодило юкагирского голову.
— Теперь хватит! — распорядился он. — Вставайте… А теперь хорошо меня слушайте. Снег отряхнете потом — слушайте… Слова священника буду переводить я. Когда я скажу, по-югакирски и по-чукотски, что поп желает людям тундры здоровья и счастья, вы должны все сразу ответить: "Спасибо".
По-русски: "Па-си-во". Ну, скажите слово такое все вместе… — Куриль поднял обе руки и стал опускать и поднимать их. — Па-си-во…
То, что произнесла толпа, было не только не похоже на "спасибо", но и от "пасиво" ничего не осталось. Чукчи кричали: "Па-ачи-ве", кто-то громче других орал: "По-отьи-а-а"…
— Нет, — сказал Куриль, — не выходит. Надо: "Па-си-во"… Ну, по частям скажем: "Па-а", — так, — "си-и", — так, — "во-о"… — так. "Па-си-во…
Па-си-во". Ладно, сойдет… А теперь другие слова… Поп скажет, что жизнь в тундре сильно изменится, что всем будет удача, радость и счастье, тогда вы должны обратиться к богу: "Дай бог!" По-русски: "Тай бог!.." Все скажем эти слова… — Куриль опять поднял руки.
— Лай, бог! — прокричала толпа.
— Еще раз…
— Лай, бог!
— Хорошо. Совсем хорошо и правильно получилось. А теперь еще запоминайте. Когда поп начнет прославлять бога Христа, возвеличивать его, называть всемогущим, вы должны сказать: "Слава богу". По-русски: "Слав бог".
Это тоже совсем просто: слав бог…
— Сла-аб бог… — протянула толпа.
— Еще!
— Слаб бог… Слаб бог…
— Все! — воскликнул очень довольный Куриль, совершенно не понимая, чему он научил людей Севера на долгие годы. И его не насторожил чей-то отчаянный смех — он лишь строго посмотрел в ту сторону, где хохотали трое или четверо якутов.
— И мое последнее дело, — объявил Куриль, снова снимая шапку. Цветастой тряпицей он вытер лысую голову, от которой лишь теперь пошел густой пар. — Сейчас мои пастухи пригонят две сотни оленей. Их надо забить. Пусть все женщины возьмут ножи и разделают туши. Перед крещением пировать начнем. Все!
Ешьте, люди. И пейте. Горькая вода — будет… А рога надо сложить в кучу — на память об этом дне. С миром и радостью в сердцах расходитесь, люди. И будьте здоровы. Завтра — крещение…
ГЛАВА 15
О, эта ночь перед долгожданным крещением была необыкновенной и удивительной. Такого пиршества, такого разгула не помнил ни один старик, и ни один сказитель не смог бы сравнить эту ночь с какой-либо ночью в далеком прошлом.
Все началось еще с середины дня, когда женщины взялись свежевать забитых оленей. В жилищах и возле них заполыхали костры, все кругом утонуло в запахах дыма и вареного мяса. И запахи эти не пропадали до самой глубокой ночи. Дело в том, что протрезвевший шаман Кака, узнав о щедрости юкагирского головы, тоже приказал пригнать из своего табуна два десятка оленей. Однако распорядился: мясо отдать собакам, которых было здесь великое множество.
Куриль взбеленился, услышав такую новость. А что он мог сделать: не его ведь олени! Но он все же нашелся. Его пастухи отобрали в табуне Куриля самых худых, старых и болезных оленей, пригнали их и забили. Это мясо отдали собакам, а жирные олени шамана попали потихоньку людям в котлы. Народ дорвался до вольного мяса — и все возбужденно метались, не успевая есть и пить, кромсать туши, таскать лед и хворост. Водку купцы сначала придерживали, надеясь на хороший барыш: народ, мол, начнет приставать, и во всеобщем азарте и беспорядке можно будет ловко сгрести пушнину. Куриль, однако, почуял беду — и вскоре стало известно, что купец Мамахан срочно пригнал две нарты с бутылками и чохоном и намеревается раздать водку без платы. Ничего не оставалось приезжим купцам, как пустить свой товар за полцены…
В разгар суматохи, когда день угасал, через все стойбище потянулись огромные табуны оленей. Это Куриль распорядился ошарашить, ошеломить богачей, особенно приезжих деляг: мол, знайте наших, имейте расчет, с кем вы собираетесь делать дела, мол, Улуро — центр всех тундр — богатством не удивишь. И тысячи его оленей заполонили все пространство между жилищами. А народ просто терял голову от обилия мяса, от щедрости богачей, ото всего, что творилось вокруг.
И пошло, и поехало…
Малые дети бедняков, наевшись до отвала, заснули, будто убитые, освободив счастливых родителей. А дети постарше стеклись к косогору кататься на санках, и так катались они, что гудела гора, а от криков и звонкого говора даже в стойбище дребезжало в ушах.
Был уже март, и в жилах молодых людей, успевших перезнакомиться или знакомых давно, бурлила горячая кровь. Парни и девушки, будто по давнему сговору, еще при солнечном свете покинули стойбище — они увязались за табунами оленей, которых медленно гнали пастухи Куриля. Все слегка пьяные, крикливые и подвижные, они быстро отстали от табунов, как только стемнело.
Ватаги распались. Там, в тундре, избавленные от родительских глаз и не боясь быть застигнутыми даже волками, парочки потеряли друг друга из виду. И было им хорошо и уютно на воле под звездами; прямо на снегу предавались они порывам любви и страсти.