Ханидо и Халерха
Шрифт:
И еще неизвестно, дождались бы чукчи попа или нет, если бы не все то, что происходило вокруг, и если бы среди них не было мудрых людей наподобие Ниникая. Вот ведь пришлось примораживать к верхушке каждой яранги крест, связанный из палочек или прутьев! Не отставать же им от других. Чукчи — люди не слова, а дела. Они умеют молчать, и молчаливость их кажется то загадочной, то подозрительной. На самом же деле чукчи очень просты, просты и задумчивы. И в ночь перед крещением они больше пели, больше думали, чем говорили. Им уже было известно, что протрезвевший Кака — самый влиятельный их шаман — обходит тордохи и больше не пьет, а упрашивает юкагиров забыть его сплетню. Это значило, что он и пьяный, и трезвый видит безвыходность Своего положения. Еще знали чукчи, что Ниникай, так отчаянно нападавший при людях на Куриля, уже к вечеру был совершенно пьян. Стало быть, и Ниникай отступил, признав всесилие Куриля. Да что юкагирский голова!
Их, чукотский, голова Чайгуургин во всем уподобляется Курилю и не сводит со своих сородичей глаз. Чайгуурин побывал во многих ярангах и все интересовался, не забыли ли чукчи русских слов, которыми надо встречать попа. Больше того, он потемну послал в сторону Нижнеколымска бывшего гонщика, постаревшего Кымыыргина, чтобы тот первым встретил попа.
Кымыыргин — чукча, значит, Чайгуургин хочет заверить посланца бога, что чукчи волнуются за него и ждут.
Куда было деваться самому упрямому чукче! Молчали, терпели, приглядывались и ждали.
Так было у ближайших соседей. Совсем иначе было у хозяев, у юкагиров.
Эти поболтать любят! В обыденной жизни они тоже умеют долго молчать. Но терпение их лопается — и тогда держись: зашвыряют словами… Перед крещением им было о чем посудачить. Новую веру-то они уж давно решили принять и теперь распутывали языками нити сложных событий в Улуро, стараясь предугадать, что же произойдет в ближайшие дни и что можно ожидать в будущем.
Смерть отца Халерхи опечалила юкагиров, пригасила сказочные надежды: красавица сирота — это не совсем то, что красавица невеста с бедным отцом, счастливым, богатым и здоровым на старости лет. Однако в обычной жизни люди стали свидетелями кое-каких событий и перемен, прямо касающихся их очень долгих надежд. Не такие уж узкие у северян глаза, чтобы видеть одни следы на снегу. Юкагиры сразу приметили, что крещение будет происходить не на берегу Большого Улуро, где живут богачи и где собирают ясак, а на Соколиной едоме, на берегу Малого озера, где кочует самая беднота. Из этого они делали вывод, что если и не само счастье поворачивается к ним лицом, то, во всяком случае, новый бог, обещающий добрые перемены. Правда, был слух, что выбор такого места крещения — это большая хитрость. Но у новой веры много злобных врагов.
Да и кто же пойдет на обман стольких людей!.. Впрочем, добрые перемены начали появляться. Сперва жаднейший богач Петрдэ почти без уговоров отдал Халерхе и семье Нявала сотню оленей. Сотню! Этого даже во сне нельзя было предвидеть. Конечно, тут дело особое. Но вот сам Куриль забил для простых людей двести оленей. Двести! И ни одной шкуры себе не взял. Да на такую доброту он не был способен даже тридцать лет назад, когда лишь утверждался как голова. Но этого мало. После сегодняшней сходки многим казалось, что Куриль больше не выйдет к народу — из-за обиды и занятости другими, более важными делами. Но произошло неожиданное: Куриль стал обходить тордохи. И обходил он не один, да и не с пустыми руками: человек возил на нарте мешки, набитые разным добром. Голова раздавал подарки — кому варежки, кому шапку, одному торбаса, другому сверток телячьих шкур, охотнику пачку пороха, девушке украшение. Удивительно это было. Теперь, на вечерней гулянке, судили: в чем дело? Задабривать юкагиров не было смысла — юкагиры и без этого все окрестятся. Можно было думать иначе: стыдно стало ему за своих обтрепанных, слишком уж бедных сородичей. Табуны-то свои он показал приезжим, а вот бедность народа так и лезет в глаза. Дошки на юкагирах истертые, обувка стоптанная. Многие женщины и девушки лишний раз боятся выйти из своего жилья — ждут темноты. А каково молодым перед молодыми приезжими? У приезжих, может быть, тоже не набиты мешки одеждой. Но у них есть что одеть на выезд. А у юкагиров потрепанное — это единственное.
Решится девушка-юкагирка надеть украшение — и выглядит смешно и жалко…
Только вот штука: прорехи и дыры такими подарками не прикроешь. Каждому видна бедность. Тордохи — кособокие или дырявые завалюшки, вокруг них из-под снега торчит рухлядь, которую надо не беречь, а бросить в огонь, — гнилые закопченные жерди, обломки нарт, старье… Неужели Куриль задумал усовестить других богачей юкагиров — мол, с новой верой надо и подобреть? Кто его знает. Но доброта есть доброта… К тому же расщедрился якут Мамахан, друг Куриля: горькую воду дает, а сам ничего не берет.
Вот так и получалось, что появились приметы кое-каких перемен. Верно, нельзя слишком надеяться — все-таки праздник, событие очень большое. Но никто же не помнит, чтобы праздники были такими жирными.
Совсем иначе встретили крещение знатные люди — владельцы табунов, купцы, главари родов, дельцы и деляги. Эти не объедались. И горькая вода для них не была редкостью. Сто бутылок для них — это — тьфу! Даже глаза не скосят. Да еще повернут дело так, что распитые сто бутылок народят еще столько же. Торговали мало-помалу, обменивались. Племенные олени, собаки хорошей породы, дорогие изделия из шкур, клыки мамонта, американские нужные вещи и безделушки — вот что было предметами мены-продажи. Но все это происходило так, между прочим, и сделки были скорее забавой, прихотью, чем серьезной торговлей. Главное же состояло в том, чтобы узнать намерения Куриля и Мамахана и приглянуться им. Строительство церкви — это только начало. Не пришлось бы рубить острог, дома ставить, лабазы, а к ним дорогу тянуть.
ГЛАВА 16
Перед рассветом тьма загустела, и звезды померкли. Хуораал давно перевернул свой ковш, да в предутренней дымке его и различить было трудно.
Впрочем, Косчэ-Ханидо уж и не глядел на звезды. Вытирая с лица иней, то и дело подтягивал штаны, он еле тащился, без конца проламывая ногами хрупкую корку снега. Сил у него оставалось мало, но нарту с привязанным к ней мешком он не бросал. Мыслей в голове никаких не было. Он знал, что не замерзнет — рассвет поможет ему оглядеться, потом передышка — и уж на чье-нибудь жилье он все равно набредет. А шел он как будто верно. Единственное, что он старался делать, не останавливаясь ни на миг, — это не только шагать и тащить нарту, но еще и дремать: горячий чай и еда силы вернут, а вот сонливость не одолеешь. Впереди у Косчэ-Ханидо был важный, самый важный день в его жизни.
Мужественные люди не считают мгновения и удерживают сердце от нетерпения. Косчэ-Ханидо не стонал: "Ох, скорее бы рассвело… Когда же тьма поредеет?.." Он месил ногами снег, порой увязая по пояс, и очень спокойно стал замечать, что терпение и действие сократили время — рассвет наступал.
Без особой радости он заметил чуть в стороне темную точку и, остановившись, сняв шапку, чтобы послушать, легко определил: оленья упряжка.
Глядя на эту точку, он зашагал на нее, стараясь понять, куда она движется и как ему идти наперерез.
А упряжка двигалась прямиком на него. Это значило, что ездок зорко глядит по сторонам и хочет ему помочь.
Опять Пурама ехал. Косчэ-Ханидо остановился раньше, чем разглядел лицо своего воспитателя. Он уже знал: Пурама.
Обтрепанный, донельзя уставший, он стоял с опущенной головой, и отдаленно не напоминая сказочного богатыря. Окоротив возле него оленей, Пурама не поднялся с нарты. Немного помедлив и шумно вздохнув, он сказал:
— Да… Теперь я вижу, что тебе действительно надо бубен держать… Учил, учил… старался… Как тебя, ке, волки не съели? Идэгэлгэ! [108] Неслыханно: у охотника волки отняли ездовых оленей… Да каких оленей! Моих самых лучших волчатников.
108
Возмущение.
Не все эти слова Косчэ-Ханидо слышал. Он опустился на снег и мгновенно забылся. Пурама вскочил и быстро спрятал в карман трубку, которую собирался набить табаком. Косчэ-Ханидо спал. Сварливость старого Пурамы сразу сменилась беспокойно-жалостливым причитанием:
— О, бог хойл [109] … нет, бог Христос! Да ты из сил выбился, ке… Это я так, для порядка ругаюсь. Черт с ними, с этими каргинами, и черт с ними, с волками! Я бы мог и не посылать тебя. Да хотелось мне, чтобы ты еще злей был и злым пошел в новую жизнь…
109
Бог хойл — языческий бог.