Ханидо и Халерха
Шрифт:
А что можно сделать? Поздно. Ничего сделать нельзя. И впрямь люди растопчут — даже шамана. Глаза развязать мог бы, пожалуй, один Ниникай — он ни Куриля, ни самого Друскина не боится, и люди считаются с ним. Но Ниникай ничего такого не сделает, он злой на шаманов — пусть, мол, новая вера задавит их. Над большим обманом Каки верх взял величайший обман.
Позади толпы стояли самые робкие люди, те, кто приехал сюда из любопытства, кто еще не знает, примет ли новую веру или постарается не попасть под крещение. Тут больше всего было чукчей, и Кака, оказавшись среди своих, приободрился, засопел. Но он ошибся. Чукчи, вроде бы уступая ему дорогу, подавались в стороны, женщины прятались за мужчин. Чтобы не быть одному, он продвинулся дальше. А дальше стояли совсем незнакомые люди — эти не расступились, а шарахнулись вправо и влево. Поднялась суматоха. Кака рожи сейчас не строил, но был он и без того мерзок и страшен, и стоило ему пошатнуться, как дети визжали, женщины вскрикивали, а мужики пятились. В пьяных же глазах Каки люди вовсе метались, будто в толпе появился не он, а медведь. Идти дальше к тордоху было совсем опасно: перед ним теперь были сплошь юкагиры, которые могут и схватить за грудки, да с юкагирами вместе были еще богачи деляги, приехавшие к Курилю греть руки на строительстве церкви, — эти только и ждут, чтобы выслужиться. Кака не смел больше сделать ни шагу. Боясь скандала, который может кончиться осмеянием, он стоял посреди свободного места и раскачивался, будто дерево под круговым ветром, Что делать? Он пришел, чтобы доказать Курилю признание своего поражения и чтобы помириться с народом, но Куриль, видно, в таких доказательствах теперь не нуждался, а одно упоминание о Косчэ может вызвать смех или злобу, какие бы он слова ни сказал. В хмельной голове мысли мелькали коротко, жестко. Он подумал: "С попом исправник может приехать. А Куриль скажет: сходку хотел шаман разогнать…" И все-таки уходить было нельзя — после такого ухода останется бубен сжечь и косу отрезать.
— Ну-ну, люди… чего боитесь меня? — заговорил он, шатаясь, но не сходя с места; длинные руки его висели, как плети, — он не решался пошевелить ими, опасаясь нечаянно испугать женщин или детей. — Большое переживание у меня… и потому в-выпил… Каяться я пришел… Избить самого себя… Н-нет, я сначала скажу. Эй, кликните там Куриля…
Но вызывать Куриля не пришлось. Куриль уже знал, что происходит возле тордоха: разговаривая с Мамаханом, он стоял у потайной, хитро прикрытой щели и прислушивался к словам богачей и к мирскому шуму.
Быстро и почтительно расступилась перед Курилем толпа. Ни с кем решительно не обменявшись взглядом, он уверенно, бодро зашагал к нарте, заранее поставленной для него. Недоверчивый Мамахан остался в тордохе: он не хотел, чтобы богачи вспомнили и догадались, кто метит в главные компаньоны к юкагирскому голове.
Поднявшись на нарту, Куриль увидел Каку, который тут же рванулся к нему, цапнув самого себя за грудки.
— Эй, Куриль… я п-пришел!.. — на ходу крикнул шаман. — Беда со мной… Ты обижаешься на меня? З-знаю… А что могу? И себе, и тебе вред делаю. Н-не хочу — делаю… При всех говорю: н-не по своей воле. В меня… вот сюда, — он постучал кулаком в грудь, — дух вранья залез. В-вру, все вру… Не хочу — вру…
— Ты о чем говоришь, ке? — как ни в чем не бывало спросил Куриль.
— Э, тебе сказали, наверно, что я… раньше… людям болтал… Ты, мэй, плюнь на того, кто мои слова повторяет. Не был я у… этого… у Нявала… Косчэ невинный парнишка! Пп-р-р-авославный!.. Это меня… духи Мельгайвача путают, и з-зачем я их з-забрал! Не был Косчэ шаманом… н-не оша-манивал я его… Ланга, слышь — не было этого. Все. Ух-хожу.
— Ты не духов забрал, а оленей Мельгайвача! — насмешливо крикнул кто-то из молодых парней.
Кака отшатнулся назад, повернулся на голос, стал вроде бы бессмысленно пьяно моргать. Он соображал, уйти или ответить. А что ответить? Могло случиться, что и сам Мельгайвач стоял тут, поблизости. Но разговор о табунах был некстати и для Куриля. И чтобы замять его, Куриль поспешил шаману на выручку.
— Ке! Люди слова твои слышали. Иди, иди спать, — сказал он. — Ты на ногах не стоишь.
— Э, К-куриль… погоди!.. Я п-понял, что ты хочешь сказать… Я с-стою на ногах… и долго буду стоять… Только уж нет: божьему делу я не вредил и н-не буду вредить… Кто? Сосунок этот… м-меня в подлости обвиняет? Мне, значит, веры нет? А Мельгайвач жив? Жив. Кто его спас? А? Бог? Или я?.. Ладно, если мне веры нет никакой, то в-вот! — Кака нагнулся и выхватил из-за голенища нож. — Я при всех сейчас живот себе распорю… Распорю!.. Люди, глядите!..
И шаман стал задирать доху. Нож с белой костяной рукояткой он держал во рту, чтобы способней было оголять двумя руками живот. Но пока он возился, мужики подскочили сзади и заломили ему руки за спину.
Куриль сошел с нарты, чтобы Кака больше не видел его, не раздражался и в пьяной горячке не сболтнул чего-нибудь лишнего. Люди успокаивали Куриля:
— Он умом тронулся.
— Он и тогда приезжал пьяным. Никто не поверил ему…
Зря успокаивали: происшедшим Куриль был очень доволен. Распорядившись увести Каку и приглядеть за ним, он стал разговаривать с богачами и с простым людом, убеждая всех, что он никакого значения не придал слухам о шаманстве наследника, поскольку слухи такие застали его в тордохе Нявала, когда он счастливо пировал вместе с Косчэ-Ханидо…
С шаманом возиться долго не пришлось: он покуражился, покуражился да в сопровождении двух мужиков и отправился в стойбище.
Когда все уладилось, Куриль снова поднялся на нарту. Толпа тут же стихла и начала уменьшаться — люди дружно притискивались к середине.
Происшествие сильно взбодрило всех: исчезло последнее недоверие к Курилю, а саму попытку шамана ударить себя ножом истолковали определенно — вера в Христа всесильна. Правда, те, кто был поближе, заметили, что Кака слишком долго оголял свой живот. Но нож-то он все-таки выхватил!
— Люди! — громко сказал Куриль. — Выслушайте меня. Я велю вам сесть на снег. Все сядьте. Все!
Ребятишки первыми с радостью попадали наземь: теперь им все будет видно — они ждали чуда. Простой люд начал усаживаться. А богачи переглядывались: послушаться или нет? Ими никогда и никто не понукал.
— Мы все перед богом равны, — заметив их нерешительность, проговорил Куриль. — Я сел бы тоже, но меня видно не будет.
И богачи, закряхтев, тоже опустились на снег.
— Братья мои и сестры, — начал Куриль, сняв с головы малахай. — Выслушайте мои слова. Я сообщу вам важные вести. Вы знаете: не так давно я был приглашен в Средний острог — в Среднеколымск. Были там и другие знатные люди. Но я имел особый, большой разговор с его превосходительством исправником Колымской губернии господином Друскиным. По своей воле я посетил высокий дом бога и имел честь разговаривать с его светлостью божьим посредником, отцом — священником Леонидом Синявиным. Самые близкие к богу и царю люди передают вам пожелание вечного счастья, спокойствия в вашей жизни и спокойствия ваших умов.
Голова юкагиров поклонился в пояс, придерживая руками живот. Ему в ответ народ тоже стал кланяться: сидя, люди кивали головами, сгибали и разгибали спины. Для юкагиров, посвященных в божьи дела, поклоны уже были привычными, а вот чукчам приходилось приглядываться и подражать. Совсем свободный от сплетен и подозрений, Куриль торжествовал: душа его была переполнена радостью. Если бы он оказался здесь как посторонний, заезжий богач, он не сдержался бы — захохотал: северянину даже один человек, кивающий головой, кажется ненормальным, смешным, похожим на лошадь, а тут вразнобой головами кивала да еще изгибалась по-гусиному огромная масса людей. Однако Куриль сам перенес в тундру обычай кланяться, и сейчас он был не только доволен сородичами, но и испытывал чувства, не похожие ни на какие другие, — толпа подчинялась ему, она походила на сборище голодных, а потому безвольных детей, готовых делать все, что угодно. Это всеобщее подчинение его воле было более впечатляющим, чем казалось ему в мечтах. "Началось. Дожил. Слава богу", — шепотом благодарил он судьбу, захлебываясь от счастья.