Ханидо и Халерха
Шрифт:
И однажды терпенье обеих сторон оборвалось.
День этот был очень бурным.
Все началось с оленегонных состязаний. Богачи выставили по одному оленю на приз, и приз получился не маленьким — в пятьдесят три оленя. Еще вечером Тинелькут пустил слух, что юкагир Пурама не только мастак арканить, но и еще большой мастак схватывать любой приз на гонках. Рассказ Тинелькута рано утром повторил Потонча, пришедший помочь Пураме, и теперь этот рассказ выглядел так. Гонщику-юкагиру будто бы помогает сам бог: олени его не бегут, а летят — люди будто бы видели, что на снегу во многих местах не остается следов от копыт, еще удивительней то, что бесполезно срезать лямки его упряжки — чукча Кымыыргин будто бы может подтвердить это, он срезал лямки у самого финиша, но Пурама забрал приз.
Впрочем, не в одном Пураме было дело. Люди хорошо знали и Кымыыргина, и других отчаянных гонщиков, и народу пришло на состязания много — считай, вся ярмарка.
Состязания, однако, прошли довольно спокойно, никакого чуда не произошло. Просто Пурама вырвался далеко вперед, ему никто не помешал — и он поддел ногой обруч, спрыгнул с нарты и шагом, вразвалочку направился к табуну.
Протаптывая широкую дорогу между деревьями, ярмарочный люд вяло потянулся обратно. Но тут всех разом охватило какое-то тревожное нетерпение.
Все будто вдруг поняли, что проспали самое важное дело, что кто-то хитро воспользовался общим увлечением игрищами. И толпа дружно устремилась вперед, многие побежали, а важно шагавшие группами богачи моментально рассыпались, перемешались с толпой.
Поначалу тревога показалась напрасной. Люди увидели женщин, столпившихся за домами, увидели куски яркой материи, развешанные на перекладине, и успокоились: кто-то из купцов заманил женщин состязаться в беге. Ну, и всем вдруг стало весело: ничего нет потешнее этого зрелища. Но успокоение длилось недолго. Люди увидели подручного американца — восточного чукчу, который шагал к перекладине, неся в руке небольшую коробку.
Иголки! Американец ставил на приз иголки!
Вот тут-то и наступило всеобщее пробуждение. Песцовые шкурки по-настоящему в ход еще не пошли — и появились иголки. Не надо было иметь большого ума, чтоб догадаться: если американец ставит иголки на приз — значит, их у него много. За десяток иголок любой чукча, любой ламут, любой юкагир не пожалеет двух шкурок. Потому что в тундре нет ничего дороже иголки — она одевает, спасает от холода, она бережет вещи, она прославляет вышивальщиц-невест; без нее невозможно жить. Но эта могучая остренькая спасительница невероятно коварная: была в руках — и пропала, выскользнула — и хоть переверни все жилье, хоть вой волком — а не найдешь…
Худой, узколицый Мика Березкин даже закрыл глаза и зашатался, словно у него в голове потемнело, когда он понял, какую совершил ошибку. У него в амбаре хранился запас иголок, предназначенный для самого верного барыша: он всегда поддерживал высокую цену на них. Теперь произойдет непоправимое. Люди нахватают вдоволь иголок, а его будут лежать и ржаветь, их придется сбывать за бесценок… И как он не догадался взять их с собой, хотя бы на всякий случай — разве тяжело их было везти!.. Он поглядел в сторону острога — и чуть не заплакал. Можно послать человека, но ведь опередить американца теперь не удастся — день на середине, а завтра будет поздно. И все-таки Мика подозвал Якова Габайдуллина — своего помощника и сказал ему, отходя в сторону:
— Скорее — в острог… Возьмешь все иголки, все до одной. Гони собак, скорее! Ни одного лишнего шага не делай…
А купец Саня Третьяков смотрел на восточного чукчу, который втыкал иголки в куски материи, с такой бессильной ненавистью, что его, наверное, пожалел бы сам американец Томпсон.
Зашевелилась ярмарка. От толпы в разные стороны — к тордохам, ярангам и нартам — бросились, сломя голову, подручные богачей. Сейчас руки их развяжут мешки с драгоценными шкурками — и уже ничто теперь не остановит горячку.
Зашушукались и купцы. Иголкам Томпсона надо противопоставить хоть что-нибудь. Людям тундры не прожить без охотничьих причиндалов — без пороха, гильз, дроби, ножей, капканов; надраенный медный чайник сведет с ума любого богача, фарфоровая кружка или тарелка — это богатство, аршин цветастой материи заслонит невесте красоту северного сияния… Есть это все у купцов, есть. Но иголки…
— Первый приз — коробка иголок, два наперстка и мах материи! — объявил по-чукотски помощник Томпсона. — Второй — полкоробки иголок, один наперсток и мах материи, третий — мах материи и пять иголок…
Это было ужасно. Сколько же у американца иголок, если он ради потехи отдает больше полутора коробок?!
А нетерпение женщин уже угрожало непоправимым скандалом. Они могли без разрешения кинуться к жерди, и состязание тогда превратилось бы в потасовку.
Вот кричат и размахивают руками три чукчанки, ссорясь из-за места возле черты, вот переступила эту черту на снегу красивая молодая девушка — и ссорщицы немедленно хватают ее, тянут назад, но сами тоже переступают черту — их тоже хватают и тянут назад. Из толпы между тем выскакивает старуха со сморщенным, как почерневшие оленьи мозги, лицом — она тянет за руку десятилетнюю внучку и оглядывается назад — в глазах у нее и бешенство, и недоумение: она определенно не понимает, почему люди ждут и не бросаются за подарками… Ближе всех к жерди кучкой стоят ламутки с Анюя и Омолона.
Побегут только чукчанки, а они — ни за что; бежать на глазах у мужчин — это для них позор. Однако лица стыдливых ламуток горят такой отчаянной завистью, что, кажется, у людей не бывает более сильной борьбы всемогущего желания со всемогущим законом. Да что ламутки! Сейчас и мужчины грубо оттеснили бы этих чукчанок, если б Томпсон разрешил. Легко сказать — коробка иголок задаром!..
Весь сияющий и в меру злой, восточный чукча заметил взмах перчатки своего хозяина — и крикнул по-американски, рубанув воздух рукой и даже присев от старания:
— Фовод!
Толпа чукчанок ринулась вперед. Сразу же эта толпа, ожесточенно заработавшая ногами, будто отбросила от себя лишний груз — старуха со сморщенным лицом упала на первых шагах, высоко задрав ноги. Громкий хохот всей ярмарки был беспощадным ответом на ее дремучую неосведомленность в жестоко-потешных законах игр. Этот хохот не пощадил и ее внучку, которая тоже упала и, быстро вскочив на ноги, залилась с испугу, а может, от досады, отчаянным плачем. Народ двинулся за бегущими женщинами, теперь уже забыв обо всем на свете.