Ханидо и Халерха
Шрифт:
Ярмарочный поселок располагался на левобережье Анюя, среди тайги. В этих местах тайга очень густа, и ветры не продувают ее. Снега под соснами здесь лежат ворохами, они сыпучие, мягкие, очень белые. Люди тундры больше привыкли глядеть вдаль и на землю, а тут хочешь — не хочешь, но голова сама задирается вверх: деревья, деревья, дали не видно. И хорошо, и красиво в тайге, и небо-то здесь другое — совсем синее, как глаза русских женщин.
Однако в тайге тесно, и оглядываться надо почаще — а то задерешь голову, а нарта на корягу наскочит…
Стойбище дает о себе знать издалека. Еще и просвета поляны не намекается, а все кругом оглушено гвалтом собачьего лая. Тайга так и звенит от этого дружного лая — и кажется, впереди не стойбище, не сбор торгового люда, а самый большой на земле собачатник… Впрочем, временами наступает и тишина — это значит, ярмарка поглотила еще одну упряжку или один караваи, и собаки успокоились, примирились с гостями.
А вот и поляна, и стойбище на поляне. Три деревянных рубленых дома посередине, а вокруг них в беспорядке — чукотские яранги, ламутские тордохи.
Поселок-стойбище кишит людьми — всюду шум, говор, крики. Сплошным кольцом опоясывают эту толкучку перевернутые вверх полозьями нарты собачьих упряжек.
Ближе к деревьям — оленьи упряжки, а на отшибе — лошади возле раскурошенной копны сена.
Сквозь сумасшедший лай, как сквозь пургу, прорвался караван Куриля, Чайгуургина, Петрдэ и Лелехая.
Ярмарка уже жила своей собственной жизнью, и приехавшие сразу исчезли в этом скопище людей и товаров, будто котел рыбы, выплеснутый в бурлящее озеро.
Пураме ярмарка показалась единственным местом, где можно почувствовать полнейшую волю, не стесненную ни родовыми обычаями, ни другими законами. И может быть, из-за этого чувства, среди совсем незнакомых разноязыких людей, у него нестерпимо загорелось сердце поскорей показать свою ловкость и удаль.
Как только путники из Улуро и Халарчи распрягли оленей, Пурама, едва успев оглядеться, схватил аркан и побежал туда, где над толпой взлетал деревянный шишак, привязанный к длинной веревке. На ярмарке нынче был "день аркана", и он до зуда во всех жилах обрадовался, что подоспел как раз к этому дню.
Передохнув и собрав, как надо, ременный аркан, он поскорее занял место между двумя чукчами с разрисованными татуировкой лицами. Игра в муньахат так забрала толпу, что на него никто не обратил никакого внимания: играть мог каждый кому не лень… Кто-то подкинул деревяный шарик — и тотчас вверх прянули ременные петли. Пурама тоже метнул — и через миг толпа издала громкий крик удивления: аркан Пурамы проскочил в петлю восточного чукчи — и моментально выхватил из нее деревяшку.
Все игроки так и разинули рты.
— Меченкин!
— Хорошо!
— Ловко, вот это ловко!
— Мэй, откуда приехал?
— Сверху! — пошутил Пурама, сворачивая ремень и кивая головой в небо.
Теперь Пураме надо было бросать деревяшку. Он бросил раз — и никто ее не поймал, бросил второй, третий — и опять арканы падали на истоптанный снег пустыми.
— Да ты и кидаешь как-то хитро — игру не даешь! — еще сильней удивился восточный чукча. — Где ж это ты наловчился?
— Божий я человек — бог научил…
Четвертый бросок дал победу как раз этому чукче.
— Ага, теперь будем считать — и посмотрим, кому достанется связка телячьих шкур! — дрожа от радости, похвастался он и подкинул болванку.
Арканы свистнули, метнулись за ней. И одна из петель как-то боком накрыла ее. Однако внутрь этой петли опять влетела другая петля, поменьше — и деревяшка сразу шарахнулась вниз, к Пураме.
Восточный чукча от злости весь задрожал и зубами вцепился в конец своего аркана.
— Бери шкуры! Не буду играть, — сказал он, рывками собирая аркан.
— Тьфу! — плюнул на свой аркан другой игрок. — Женщина утром перешагнула через него — не могло быть удачи…
Несколько петель схлестнулись, запутались в воздухе, хозяева стали распутывать их — и игра как-то потеряла для всех интерес.
— Мэй, мэй! — позвал Пураму старик чукча. — Взгляни вот на этот аркан. Может, сменяем? Для сына сделан, а сын запропастился. Твой счастливый. Сменяем? Но только с условием. Ты своим поймаешь верхушку дерева…
Пурама подошел к старику — и понял, что это какой-то богач. Аркан его сына был сделан на удивление: сплетен он ладно, каким-то красивым узором, конец его тяжелый, а сам он длинный, удобный.
— О, хороший аркан. Большой мастер делал его. Сменяем…
Размахнувшись, Пурама метнул свой вверх — и побежал к дереву. Он остановился в тот самый момент, когда петля обхватила макушку сосны.
Толпа заорала от удовольствия.
— Еще раз! Еще!
— Аркан мой, — сказал Пурама. — А на дерево петлю снимать пусть лезет его сын.
— Отдам, если ты и моим поймаешь макушку сосны, — заартачился старый богач.
Пурама выхватил из его рук красиво сплетенный, новенький жгут.
Разгорячившись, он отошел далеко назад, размахнулся и опять побежал вперед.
Не успели люди опомниться, как Пурама дернул аркан — и макушка сосны хряснула, обломилась и сползла вниз, осыпая снег с веток.
— Срубить сосну! — закричали в толпе. — Пусть высокий пень, пока не сгниет, прославит имя его!
Не скрывая радости, не важничая, Пурама собрал дорогой аркан, накинул его на плечо и пошел забирать приз — связку телячьих шкур.