Ханидо и Халерха
Шрифт:
— Работаю, не пью, богу молюсь, поборов нет никаких — вот и богат. — Так объяснил Мальков свое благоденствие.
И Куриль не раз вспоминал эти его слова. Вспоминал — и вздыхал: юкагиру далеко-далеко до такой жизни…
Зайдя сейчас первым в дом казака, Куриль сорвал с головы малахай и направился к двери в горницу. Откинув рукой ситцевую занавеску, он сразу же опустился на оба колена и начал креститься. Петрдэ и Чайгуургин стояли сзади и крестились на занавеску.
Глаза у бога были светлыми, голубыми; в мигающем свете жирника казалось, что бог сквозь какое-то зарево смотрит в упор, не моргая. Такие же голубые глаза были и у хозяина дома, который стоял сейчас позади. И в сознании Куриля это совпадение опять обрисовало очень живую связь чего-то великого, неземного и непонятного с этим вот чужим, навечно поставленным на одно место домом. У гостя мелькнула мысль — хорошо бы сейчас остаться наедине с беловолосым Филатом и весь остаток дня, всю ночь проговорить о боге, о шаманах, о людях тундры и русских начальниках. Да разве богача, приехавшего на ярмарку, могут оставить в покое?
Поднявшись и еще раз взглянув на икону, Куриль отвел занавеску — и вдруг увидел попа, будто по божьему велению появившегося за спиной. Это новое совпадение было и удивительным и приятным. Куриль всегда испытывал тревожно-радостное чувство от приобщения к божьей жизни и божьим делам, которое каждый раз происходило как-то неожиданно и со всех сторон…
Священник Попов словно был с головы до ног обросшим шерстью: мех пыжикового малахая сливался с могучей рыжеватой бородой и усами, а борода терялась на длинной, до пят, оленьей дохе, ладоней рук не было видно — поп спрятал их в широкие рукава. Глубоко посаженные голубые глаза, смотрящие прямо в душу, острый нос и ярко-красное пятно нижней губы под усами делали это обросшее волосами лицо совсем непохожим на другие лица, а огромный начищенный медный крест, висевший поверх дохи на животе, окончательно отделял этого особенного рослого человека от всех остальных. Курилю всегда было приятно видеть попа Попова в такой одежде — ему так и чудилось, что божий служитель навечно сжился с тундрой и с людьми тундры и что в этом есть добрый, обнадеживающий знак.
— О, кого нам в гости послал господь бог! — распростер руки поп, увидев голову юкагиров. — Здравствуй, дорогой сын Афанасий, здравствуй во Христе, раб божий! — Попов обхватил Куриля и поцеловал его в лоб. — Да будут благословенны все богоугодные дела твои, да пребудешь ты, и семья твоя, и народ твой во здравии и благоденствии…
Он бы и еще говорил, да вошли самые богатые люди острога — Соловьев с Бережновым.
— Здорово, брат!
— Здравствуй, брат!
Припертая к каменному очагу, жена хозяина тем временем ухитрилась подкинуть дров в огонь, а в дверях, тесня богачей, показались Пурама и Кымыыргин, притащившие в мешках оленину, юколу и другую снедь.
Богачи заполнили комнатенку, размороженное окно которой глядело во двор, на сараи. Кто разделся, кто нет, кто уселся на лавки, кто на пол.
— Ну, рассказывай, Курилов, как вы там живете в тундре по божьему велению, — спросил поп. — Все рассказывай — кто много песцов поймал, кто разбогател, у кого беды какие. Про хорошее расскажешь — меня обрадуешь, про плохое — не удивлюсь: по божьему велению все на свете бывает…
— Все по божьему велению, — ответил Куриль, зная, что нельзя перечить священнику.
— И в Халарче так все идет, — поддакнул Чайгуургин.
— Ну и слава тебе, господи, — перекрестился поп, — А как семьи ваши, как бабы, как дети?
— Хорошо, все хорошо.
Поп великолепно понимал, что Куриль так отвечает лишь ради приличия, однако смущать его он не хотел и не стал.
Но тут голос подал Соловьев:
— А у нас тут беда случилась: помер большой ученый, это вы знаете, думаю. А дальше что было? Слухи пошли, что был ученый шаманом. Слухи эти донеслись до начальства, а начальству не понравилось это. И письмо, говорят, издалека прислали — чтоб разговоры такие не мешали царю-батюшке дела свои делать. Скандал настоящий… Как там у вас — что говорят люди?
— Не был, значит, Чери шаманом? — удивленно спросил Чайгуургин.
— Какой он, к черту, шаман! — хихикнул стоявший у двери Мишка. — И не ученый человек, а божий: имя-то у него рыбье — чир…
— Простит тебе бог, — махнул на него рукой поп.
— У нас говорят, но мало, — сказал Куриль. — У нас другие беды.
— Какие же беды?
Чайгуургин не дал Курилю ответить:
— А у меня пятьсот телят погибло!
— Как! — вздрогнул ошарашенный Соловьев.
— Прикочевал на самое лучшее пастбище, а они подыхать стали. То дохлый появится, то чуть подышит — и нету… Кака шаманил и сказал, что не видать следов ни наших, ни якутских, ни всех прочих духов, а вот следы с Кулумы — есть.
— О! — шлепнул Соловьев рукой по коленке. — С Кулумы! Афоня, ты помнишь Старцева Хедьку? Помер твой Хедька. Утонул в Кулуме.
— Картежник-то? Хедька?
— Утонул. День был совсем хороший, река блестела, как шашка Филата. А Хедька с ребятами рыбу ловил… Вот слушайте — расскажу. Тихо так было — а тут как рванет низовой ветер, как поднял всю Кулуму на дыбки. Хедька давай выбирать сеть, выбрал — и, дурак, не к берегу, а к острову лодку погнал. Ребята машут ему, кричат, чтоб заворачивал, а он не послушался — и у всех на глазах пропал. Лодку нашли аж в Керетовой… Два дня бурлила река. И только стихла — плывут карбасы Черского. Мавра — жена его, Сашка — сын, Степан Расторгуев и еще служивые мужики. И тут мы узнали, что самого-то Черского нет. Гурка Котельников стал шаманить — и говорит, что это духи его отомстили Хедьке, сгубили его. И не одного Хедьку. Немного спустя медведь Хому Бибикова задрал.
— Хому? — вытаращился Куриль. — Моего друга Хому?
— Нет. Умереть-то не умер он. А без глаза остался, и правая рука вся поломанная теперь… У вас, говорят, тише, а у нас, видишь, дело какое…
— Тише… — повторил Куриль. — Если уж говорить, то у нас еще хуже.
И он стал рассказывать всю запутанную историю вражды шаманов, которая обернулась бедами и которой не видно конца.
— …У нас прямо мученье людям. Боятся всего, житья никакого нет… Я не пойму этих шаманов. Да если б они все настоящие были, а то ведь подозренья всякие есть…
— Ну, а теперь и мне сказать надо, — перебил его поп, поправляя крест, съехавший набок. — Про Черского скажу одно: богом вас уверяю — не был шаманом он, все это ложь. Может, это от темноты, от привычки. Такой раб сатаны, как Иван Рупачев с Омолона, всякие слухи может пустить. От безбожия, от темноты. Ну, а кто иной способен дурные слухи пускать и со зла на русских людей… Черской раб бога, ученый. На пользу царя и на пользу всем вашим людям работа… Ах ты, господи-боже, — какую напраслину возвели на православного человека!.. А тебе, Куриль, я вот что скажу. Шаманы — наравне с попами. Ты это учти. Только мы рабы господа бога, а они — рабы сатаны. Ты о шаманах-то осторожно думай. Человек ты видный и умный. Я желаю тебе добра — пусть шаманы живут сами собой, не трогай, не мути народ…
— Да я вроде молчу…
— Ну и с богом. А мне на вечернюю службу пора.
И поп ушел, совсем озадачив и юкагиров, и чукчей.
ГЛАВА 11
В полдень караван тронулся через речку. За утро успели кое-что обменять. Теперь последняя нарта Куриля была нагружена не оленьими шкурами, а березовыми слегами. Чайгуургин приобрел за камусы заячье одеяло и рыбу.
Пурама сбыл три пары новеньких рукавиц, две пары обуток, а заимел две посуды пороху и старый чайник на пули. Один скупой Петрдэ не дотронулся до своих мешков.