Ханидо и Халерха
Шрифт:
Долго прыгали и шумели в тесном людском кругу шаманы. Но наконец они устали — и тут как раз оборвался их путь. Пурама поспешил вытолкнуть палкой затычку из онидигила. В тордох ворвался свет — и уставшие люди зашевелились.
Но передышки не было. Все заметили, что Тачана и Кака в упор смотрят на Пайпэткэ.
Первым заговорил Кака. Он заговорил по-чукотски, и Тачана сразу же перевела его слова:
— Перестань думать о Мельгайваче, оборви навсегда мысли о нем — и дух его отца покинет тебя. Тогда и всем улуро-чи будет легче. Слышала?
Пайпэткэ ничего не ответила.
— Ты слышала? — грозно повторила старуха. — К-кукул. Молчишь? Мэй, она не хочет послушаться нас. Не хочет. Придется тебе самому разговаривать с Мельгайвачом…
Пайпэткэ всплеснула руками, прикрыла лицо ладонями и громко заплакала.
Пурама вскочил, оглядел людей — и шагнул к середине. Он сел рядом с плачущей женщиной и зашептал ей на ухо:
— Нет, нет, не поддавайся, Пайпэткэ, слезам. Погляди — люди тебе сочувствуют. Ты только скажи что-нибудь, заткни рот шаманам.
— Чего это ты нашептываешь, Пурама? — раздраженно спросила старуха.
— Советую послушаться тетку…
— Это не только я говорю. Кака и Токио говорят то же.
— Что? — вздрогнул Токио. — Разве я говорил? Кто слышал, что я говорил?
— Как же? Ты ведь отгонял вожака духов отца Мельгайвача. Я видела. Я в это время как раз высмотрела гнездо духа. У Пайпэткэ в сердце ножевая рана — там и гнездо. Ты отгонял духа, а я высматривала…
Токио удивленно поднял бровь, глаза его заблестели.
— Никакого духа я вовсе не отгонял, — сказал он. — Ты, наверно, меня с Какой спутала. Я только стоял в конце пути и следил, как вы вдвоем будете бороться с ним.
— Не может быть! Неужели мои глаза отупели. Значит, ты отгонял, мэй?
— Я, — ответил Кака. — Я около тебя пробегал…
— Ой, дети мои! Ой, глаза мои! — воскликнула старуха, с усилием открывая и закрывая глаза. — Могла ошибиться, могла, старая стала. Но это совсем неважно. Слушайте дальше. Вот духа удаганки я так и не нашла. Он, видно, в ее крови спрятался.
— Что от меня вам надо! — неожиданным криком заглушила ее Пайпэткэ. — Что? Крови моей хотите? Крови? Режьте меня, режьте! Напейтесь крови моей — и успокойтесь. А я не хочу жить, не хочу!
Несколько женщин бросились к ней, чтоб успокоить и не дать снова потерять ум.
Шаманы притихли.
И лишь немного спустя в тишине снова послышался голос Тачаны. Голос этот был по-прежнему твердым и беспощадным:
— Кровь ее нужна не нам. Она нужна злым духам. Может, ее ребенок как раз и нанесет ей ножевой удар. А след в ее сердце уже есть — это будущий след. Но у нее есть и спасение. Пайпэткэ надо отдать замуж на большого шамана. Мои духи давно узнали, что лучшим ее покровителем стал бы шаман Ивантэгэ. Только он поможет ей избавиться от чукотского и якутского духов. Я Пайпэткэ не чужая и потому не хочу, чтобы племянница моего мужа всю жизнь носила в своем сердце злых духов и страдала от этого… Великий шаман Токио! Ты все слышал. Надеюсь, ты подтвердишь все, что сказала я. Ты сегодня был рядом со мной…
— Я? — обернулся Токио и теперь удивленно поднял обе брови. — Я вовсе не был рядом с тобой. Я все время был рядом с Ярхаданой. — Якут протянул руку к красивой молоденькой девушке и потрепал ее по щеке. Та схватила его руку — и моментально укусила ее. — Ой! В ней тоже сидит злой дух. Это он ее зубами кусается…
Весь тордох так и грохнул дружным раскатистым смехом. А Пурама от удовольствия не захохотал, а заржал, как лошадь.
Когда люди отвели душу, якут продолжал:
— Да, ты права, старуха. Права. Есть в сердце Пайпэткэ рана. Но глаза твои отупели, совсем отупели. Была ты рядом с сердцем — а не разглядела, какая это рана. Каку ты со мной спутала? Спутала. Так же и насчет раны. Это совсем не будущая рана от ножа. Это рана от твоих слов, от твоих ругательств и оскорблений. Я был далеко — а все разглядел. А ты…
Тачана перебила его:
— Значит, ты камлал затем, чтоб меня преследовать? Чтобы мною рассмешить Ярхадану? А судьба улуро-чи не беспокоит тебя?
Это уже был серьезный упрек и серьезный разговор. Куриль, до сих пор сидевший без движения, как мертвый, зашевелился и кашлянул в кулак.
"Ты, шаманчик, может, и умеешь таращить глаза и притягивать к себе взглядом. А на язык ты еще зелен", — торжествовала Тачана, качая перед лицом якута своей лошадиной головой.
Токио поднял глаза к онидигилу и, не опуская их, спокойно ответил:
— Одну юкагирку спасу — и то хорошо. Куда ж мне болеть за весь юкагирский род!
Эти слова будто стегнули шаманку по лицу — голова ее вздрогнула и перестала качаться.
— Но ребенок-то — от Мельгайвача! — бешено выкрикнула старуха. — Ты что, саха [63] , одну защищаешь против всех нас?
Теперь вздрогнул Токио. Это уже был вызов, страшное обвинение. У Куриля вздрогнули ноздри, губы его зло сомкнулись — и это означало, что сейчас он что-то скажет. Однако Токио приподнял руку, как бы окорачивая его.
— Значит, ты предлагаешь убить ребенка? — спросил он и так сощурил глаза, что люди совершенно замерли, испугавшись и этих слов, и этого взгляда.
63
Саха — самоназвание якутов.
— Что? Почему убить? Ты не слишком распускай свой язык! Прибереги для другого камлания. Я говорю, что надо заранее что-то сделать…
— Ага. Заставить скинуть ребенка? Это одно и то же. И ты, старуха, считаешь, что настоящий шаман должен так избавлять людей от страданий и бед? Не со злыми духами бороться, а людей терзать? Удивляюсь, какие стали появляться шаманы. Мне отец не о таких рассказывал… Ну, вот что. Я заберу Пайпэткэ к себе. Если у вас в стойбище не находится места для одной беременной женщины, если вы, люди, позволяете столько лет глумиться над сиротой, то пусть она уйдет от вас навсегда…