Ханидо и Халерха
Шрифт:
Не он, однако, наткнулся на умирающего шамана.
На запыленных, покрытых ошметьями льда и снега нартах привезли Сайрэ в стойбище. Он был закутан в шкуры, и когда его внесли в тордох, развернули, Пайпэткэ вскрикнула и упала без чувств. Ее затащили за полог и оставили там одну. Потому что все старались протиснуться к шаману, поймать его дыхание, его взгляд или услышать хоть одно его слово.
Большую беду сотворил старик Бахчэде — он неосторожно взялся за руку Сайрэ и отломил мерзлый палец.
Стоя вокруг шамана, люди крестились, шептали, но все притихли, когда
— Нет духов, — тихо проговорил Сайрэ, не открывая глаза. — И я не шаман. Я не был шаманом. Я обманывал вас… Темный мир… Бог… может… простит — каюсь. Нет духов. Я не был шаманом…
Он даже не вздрогнул — умер. Просто губы его перестали шевелиться.
— Нет. Нет, нет, нет! — завизжала, перепугав людей, Тачана. — Его кто-то испортил. Я знаю, кто испортил его. Это не он говорит!
А Пурама снял шапку.
— Что ж, — сказал он, — все люди смертные. Ничего не поделаешь. Но смерть Сайрэ непонятная. Он был крепким стариком и мудрым шаманом. Видно, его и вправду кто-то испортил. Но тому, кто испортил его, будет другая смерть. Он не умрет на руках родственников и знакомых, он пропадет под снегом, как должен был по его злой воле погибнуть Сайрэ. Мы спасли от плохой смерти своего шамана и похороним его с почестями… Душа его отлетела к богу, а бог таких мудрецов, как он, принимает к себе, не расспрашивая…
Пурама продолжал говорить — а возле полога поднялась суматоха и раздались крики. Это очнулась и набросилась на людей Пайпэткэ. Ее пропустили бы к мужу покойнику, но она дралась, плевалась, царапалась. Пришлось усмирять ее. Пайпэткэ связали руки веревкой и повели в соседний тордох. По дороге она орала, кусалась, била мужиков ногами.
Умер Сайрэ, умер великий шаман, запутанная слава о котором много лет металась по тундрам.
На похороны шамана обязательно должны сойтись и съехаться все, кто его знал. Первыми в стойбище появились Куриль и прочая юкагирская знать. Потом приехал чукча, друг покойного, Тинальгин, а вслед за ним понаехало столько чукчей, что невозможно стало ни войти в тордох, ни выйти из него. Из якутов первым прикатил Мамахан, вторым — Токио, вызванный распоряжаться на похоронах. Появился и Мельгайвач, но не один, а вместе с Какой.
Голова юкагиров Куриль воспринял смерть шамана Сайрэ с тайной радостью.
Кончилась власть старикашки, из-за которого он превратился в простого сборщика ясака. И уж в открытую можно было радоваться предсмертным словам шамана. Пусть Тачана и уверяет людей, что Сайрэ испортили и съели чьи-то духи: отречение от шаманства все же произошло, и отречение не какого-нибудь простачка, на которого можно махнуть рукой. Вместе с тем все случившееся сильно встревожило Куриля. Как-никак, а тундра долго жила слухами о делах
Сайрэ, о делах то очень добрых, то очень жестоких, однако всегда не пустячных. И стоит даже такой бесславной шаманке, как Тачана, указать на чукотских или якутских духов, как может произойти такое, чего и предугадать нельзя.
Все свои мысли, чувства и предчувствия голова юкагиров, однако, скрыл и за лучшее посчитал повести
Похороны шамана — дело сложное и ответственное. Это не то что похоронить богатую женщину. Там не страшно допустить ошибку. А если земле предается шаман — тут гляди и гляди. Малейшая неосторожность или оплошность — и умерший станет всепожирающим духом. Одна неосторожность уже была допущена — у Сайрэ отломился палец. Люди, правда, утешали себя мыслью, что шаман в тот момент был живой, однако теперь соблюсти ритуал старались с великой точностью. А тут еще требовательность Куриля.
Самое сложное и самое важное — это подготовить могилу. Куриль и Токио выбрали для нее место на равнинном восточном берегу Малого Улуро: на холме шамана нельзя хоронить — холм одухотворится и будет приносить живущим в среднем мире беду. Два дня люди пешнями и топорами долбили яму. Грунт пробили с трудом, по дальше пошла вечная мерзлота — сплошной, крепкий, как железо, лед. Вырыть яму — это, однако, еще далеко не все. Стены ямы должны быть совершенно гладкими, как гробовые доски, — без малейшей вмятины или выступа. Но еще более тонкое дело — это дно. Гроб ставится на возвышение, а возвышение должно изображать лицо — с глазами, носом и ртом, уши изображаются не полностью, так, будто их кончики придавили стены могилы.
Высота этого выдолбленного лица — не меньше пяти пальцев.
За эту труднейшую на холоде работу взялись Пурама и Ланга. Гладкость стен они проверяли ровной доской, поворачивая ее и так и сяк. А дно отделывали ножами.
Куриль с богачами несколько раз приходил сюда. Он был суров и придирчив. Пурама принимал это с испугом — ему казалось, что мудрый шурин таким способом подсказывает, как загладить вину перед шаманом.
Ланга работал молча — и это тоже настораживало Пураму. Перед самым концом дела Пурама не выдержал молчания и сказал:
— Добрый все-таки был старичок. Человека иной раз понимаешь после его смерти… Если дух земли прибрал его в такое хорошее время, значит, добрым считает его.
— Да, конечно, — ответил Ланга. — В теплое время хоронить хуже: вода и грязь текут со стенок на дно…
Пурама навострил уши:
— Ты что-то не то говоришь…
— Почему? Разве я не согласился с тобой? — Ланга помял руками окоченевшее лицо, поглядел вверх из ямы. — Смотри-ка, звезды уже проснулись. Давай кончать. А то зазубрин наделаем…
Суетливо жило стойбище все эти дни. Не суетились одни богачи — они сидели в теплых тордохах, пили горькую воду, приговаривая, что желают покойнику доброго пути в мир божий. Подпаивали они старух — чтоб они добром вспоминали своего шамана. И мужикам подносили, но только к ночи, когда дневные заботы кончались. Каждый вечер звенел бубен. Это шаманили Тачана и Кака.
На одном камлании побывал и Куриль. Он сидел, плотно сжав губы, и насквозь прокалывал взглядом то лохматого чукчу, то уродливую Тачану. Ушел он довольным и успокоенным, даже немного веселым. Тачана объявила, что Сайрэ погиб от заклинаний Мельгайвача и что Пайпэткэ стала хозяйкой чукотских духов.