Ханидо и Халерха
Шрифт:
Хорошо ехать в апреле: ни холода, ни пурги, снег осел и окреп — олени бегут уверенно, потому что копыта их совсем не пробивают наста.
Караван вел Пурама — знаток всех ближних и дальних озер. Куриль и Чайгуургин сидели рядом на самой последней нарте. Весь день ехали по Халарче. Это была совсем ровная, как доска, тундра, на которой лишь кое-где возвышались холмы.
К вечеру добрались до озера Артамон — и здесь заночевали, устроившись в глубоком сугробе.
А следующий день был туманный и мрачный. Туман не мог разогнать даже морской ветер, и Пурама только каким-то чутьем определял направление. Уже на середине озера догадались, что едут не по тундре, а по льду, занесенному снегом. Потом показалась большая черная сопка — и все обрадовались: это была единственная едома у озера Артамон. Ехали правильно. Вскоре показались деревья. Огибая холмы и пересекая озера, выбрались наконец к Стадухинской протоке. Рядом была Колыма — Кулума по-чукотски, по-якутски, по-ламутски и по-юкагирски.
Величественная река открылась сразу во всю ширину; где у нее начало, а где конец — об этом даже страшно было подумать. Почуяв слишком незнакомое место, олени на ходу начали наклоняться, обнюхивать снег, прислушиваться. Но путники уже не следили за ними. В невозмутимом спокойствии спала Кулума подо льдом. Однако по берегам ее возвышались огромные черные скалы — и было что-то затаенное, сокрытое холодом и тишиной в этом ее молчаливом величии.
Олени сами собой остановились, а люди встали с нарт, и каждый замер на месте.
Колыма… Она некогда была молодой. Она родилась где-то в далекой тайге, среди гор, и никто ее за речку настоящую не считал. Петлял ручеек этот между камней, пропадал в болотах. Он боялся пересохнуть, пропасть — и потому стал искать море-бабушку. Как всякое юное существо, Колыма сильно петляла в жизни и в поиске. И не заметила она, как повзрослела и как стали появляться у нее дети. Очень доброй была река к людям — и потому детей своих она называла самыми лучшими именами, а учила их только добру. Реке Балыгычан мать Колыма сказала: "Людям не хватает еды — и ты разведи для них много рыбы". Другой дочери — Коркодон велела быть узкой и высокобережной — чтобы люди под берегами прятались от холодов. Река Анюй родилась самой последней, но и ей она приказала: "Пусть на твоих берегах густо растут тальники — чтобы люди у огня согревались, пусть разведутся возле тебя куропатки и зайцы — чтобы люди сытыми были". Из всех многих своих детей Колыма одну только дочь попросила помогать ей самой: "Старая стала я, тяжело мне теперь от зимнего сна пробуждаться. А мне ведь надо море искать. Ты, Омолон, пораньше меня буди". И стала могучей, неспокойной река Омолон. Раньше всех — во второй половине мая река эта вдруг ломает свой лед и теребит, будит старушку мать.
Долго еще искала бы Колыма море, может, и не нашла бы его. Но море узнало, что есть река, которая всю свою жизнь рвется к нему, — и само шагнуло навстречу. Оно разбросало землю, плеснулось вперед и соединилось с рекой. Потому-то матушка Колыма так неожиданно широко разливается при впадении в море…
…Много песен, сказок, легенд придумали люди о Колыме. Но эту легенду знают больше всего, и больше всего она им по душе.
Четверо богачей, стоявших сейчас возле нагруженных нарт, тоже знали эту легенду. Да только ехали-то они не затем, чтобы долго стоять в раздумье.
Так, повздыхали от нечастого ощущения чего-то великого, неспокойного, хоть и сокрытого — и крикнули завороженному Пураме ехать дальше вдоль берега. До Нижнего оставалось не так далеко.
На третий день впереди показался острог. Это была кучка заснеженных юрт, в беспорядке столпившихся возле высокого божьего дома с лениво покосившейся колокольней. Из круглых приплюснутых юрт поднимались вверх смешные тонкие струйки дыма. И ничего больше, и весь тут Нижне-Колымский острог.
И все-таки это — знаменитый Нижне-Колымский острог!
Куриль приказал остановить караван вдалеке от поселка. Пурама удивился: зачем останавливаться, если можно сразу подъехать к теплому дому? Но он не успел высказать это. Куриль и Чайгуургин бросились к нартам, быстро достали новые малахаи и белые рукавицы, надели их, а старые спрятали, потом они обмотали шеи пестрой материей, оглядели друг друга. "Ага — прихорашиваются, — смекнул Пурама. — Значит, важная будет встреча…"
— Давай! Быстро! С ветром! Ок! Ок! — властно махнув рукой, крикнул Чайгуургин.
Куриль тоже приказал что-то, но Пурама уже не расслышал. Он хлестнул оленей вожжами и прыгнул на нарту.
И караван влетел в острог так, будто за ним гналась целая стая волков, — с топотом и гиканьем, со снежной пылью из-под копыт и нарт.
Богачи, однако, не успели пережить полного удовольствия от столь шумного въезда: в самый важный момент, когда караван должны были заметить здешние богачи и начальники, со всех сторон вдруг выскочили собаки. Со свирепым лаем, с остервенелым хрипеньем рыжие, черные, пестрые псы самых чудных пород накинулись на оленей, на лихих ездоков, на поклажу. Они вовсе не в шутку пытались цапнуть за ноги и людей, и оленей, а густой запах от шкур приводил их в настоящее бешенство. Дело приобретало плохой оборот, да спасибо из юрт высыпали с палками и кнутами хозяева.
Растерянные, сконфуженные богачи кое-как стали здороваться со знакомыми и поскорее направились к большой и высокой юрте, похожей на огромную бочку.
А навстречу им уже спешила здешняя знать — кто в зипуне с суконным верхом, кто в шинели с блестящими пуговицами, кто в дохе или кушаке. Стали шумно здороваться, перекидываться словами. Знать нисколько не важничала. Да и кто позволил бы себе важничать, если глаза каждого так и косились на караван нарт с драгоценной поклажей!..
Так, шумной толпой, и ввалились в дом богатого казака Филата Малькова.
Ни к кому другому Куриль не собирался стать на ночлег, и все хорошо знали, почему он устремился сюда. Мальков был трезвенником, он не играл в карты и не курил. Так что дождаться ярмарки безопасней всего было тут.
Казак Мальков содержал и дом и хозяйство свое в строжайшем порядке. Пол у него выстлан досками, а доски покрыты чистенькими дерюжками, в горнице бело, как в зимней тундре, и на стенке здесь висит икона в позлащенном окладе, с постоянно горящим жирником возле нее. За домом у казака — сарай, а в сарае две коровы, которые телятся каждый год, и три лошади — две для езды верхом и одна рабочая, для хозяйских дел. Три лодки у него и сетей волосяных много — лошади вечно ходят без хвостов и грив. Есть два ружья, железные заступы, топор железный и всякий другой незнакомый тундровикам инструмент.
Филат работяга — за десятерых успевает. И еды у него всегда наперед заготовлено вдосталь. Содержит, правда, он и работника — немного горбатого, курносого, с редкими рыжими волосинками на лице Мишку. Но Мишка невероятный лентяй и придурок. Он потому и не женился, что ни одного дня не сумел бы прожить на свои харчи. Однако и без такого помощника трудно: казаку приходится выезжать по приказу начальников, а у жены трое детей на руках.
Не сразу Филат Мальков понравился Курилю. Слишком уж был он чужим: волосы у него совсем белые, лицо красноватое, а глаза такие светлые, голубые, прозрачные, что страшно смотреть в них — не глаза, а ледышки. И только потом Куриль понял, что в этих глазах не одна суровая чужина, но еще и тоска — тоска по далеким родным местам.