Ханский ярлык
Шрифт:
— Выходит, ты лукавил, святый отче?
— Выходит, — вздохнул Пётр и перекрестился. — Бог простит меня, блага ради согрешил.
12. НОВГОРОДСКИЕ ШАТАНИЯ
Поздно вечером на Городище приехали посадник Михаил Климович с Игнатом Веском. Прошли в горницу к наместнику, запёрлись у него, велели одному из воинов никого не пускать даже близко к двери. И однако, несмотря на принятые меры против подслушивания, разговор начали едва ли не шёпотом.
— Худо
— За что?
— А то не знаешь? Ты выход трясёшь, а в городе бездомных тьма.
— Но Орде чхать на наших бездомных, им выход давай.
— Орде, может, и чхать, но ты этим ставишь палки в колеса великому князю, Фёдор.
— Я?! — ахнул наместник. — Я — палки в колеса Михаилу Ярославичу?
— Именно ему, Фёдор Акинфович. Именно Михаилу Ярославичу.
— Да князь Михаил благодетель нашей семьи, да я за него...
— Верю, что за него ты живота не пожалеешь. Но что ему пользы от этого? Ему нужно, чтоб город его сторону держал, а из-за тебя славяне уже готовятся ему путь указать.
— Из-за меня?
— Да, из-за тебя, Фёдор. Не забывай, ты наместник его. Ты отступился, а спрос с него, с князя Михаила.
— Ну а ты-то, вы-то были на вече?
— Были.
— И не вступились?
— Фёдор, ты что, вчера родился? Я ведь тоже поставлен Михаилом, кто ж меня слушать будет? Беек вон высунулся, так его чуть не побили.
— Да. Дело сурьёзное, — поддакнул Игнат, — замятней пахнет.
— А кто мутит-то? Есть же заводилы?
— А как же. Старые посадники Михаил Павшинич, Юрий Мишинич, да и Душилович с закрытым ртом не сидел.
— Так повязать их — и в поруб.
— Ты что, Фёдор? Спятил? Это ж всё равно что горящую лучину в бересту кинуть.
— Но что ж делать?
— Я ж тебе говорю, надо было меня слушать. Тут треть города выгорела, а ты со сборами этими. И потом, кто-то видел, как ты на Торге жене украшение покупал.
— Но я на свои деньги.
— А славяне считают, что на ихние.
— Но ей-богу, на свои брал.
— Теперь иди доказывай. В общем, знай, Фёдор, против Михаила Ярославича здесь теперь крепкий круг вятших подымается.
— А мизинные?
— Мизинные никуда не денутся. Пойдут за ними, хлеб-то у богатых. А за хлеб ныне люди на любой грех готовы.
— Что же делать? Михаил Ярославич в Орде.
— Вот-вот. Он в Орде, а Юрий-то Данилович в Москве.
— Ну и что?
— А то, что они хотят его на стол звать.
— Как? Ведь Новгород испокон за великим князем был.
— Был, да как бы не сплыл, Федя. Новгород всегда старался вольным в князьях быть.
— Но что им плохого сделал князь Михаил Ярославич?
— Невский вон сделал славянам одно хорошее, и то выгоняли. Так что не ищи, Фёдор Акинфович, причину, которую сам створил.
— Михаил Климович, ты меня обижаешь.
— Не
— К чему?
— Как к чему? К побегу.
— Да вы что, мужи? Как же я буду в глаза Михаилу Ярославичу смотреть?
— Наше дело, Акинфыч, было предупредить тебя: зреет замятия. А там сам решай.
Стюрка, вчерашняя рабыня, накрепко привязала к себе Юрия Даниловича. От её прелестей совсем потерял голову молодой князь. И сам не заметил, как начал исполнять безукоснительно просьбы своей наложницы.
Уже во вторую ночь их жаркой любви попросила Стюрка князя выкупить у Родиона Несторовича и её тётку.
— А то мне скучно тут. Все на меня косятся. А тётка Мотря родной человек, всё ж будет повеселее. Да и к тому же она мастерица по шитью. Выкупи её, Юрий Данилович, не прогадаешь.
— Ладно. Будет тебе Мотря, — отвечал князь, задыхаясь от страсти.
И уже на следующий день привезли Мотрю во дворец. Стюрка обняла её, шепнула радостно:
— Вот и опять мы вместе.
Никакого родства меж ними не было. Встретились они в плену, когда их, забитых в колодки, гнали в Киев. Мотря — крестьянская девушка, не очень привлекательная, невольно потянулась к Стюрке, по её понятиям, ослепительно красивой, и даже стала ей прислуживать. Хотя прислуживание в плену между двумя колодочницами сводилось лишь к уступке лучшего места на ночлеге, большего куска хлеба, брошенного стражей. Но это в полоне и более ценимо. Там они и поклялись никогда не расставаться. Даже хотели было назваться сёстрами, но Мотря, справедливо оценя свою незавидную внешность, молвила:
— Давай, Стюра, буду я тебе тёткой. Ну какая я тебе сестра с моей-то рожей.
На том и порешили и своим спутникам по несчастью вдалбливали, что они родственницы. Когда их привезли в Киев на Почайн, чтобы везти оттуда водой в Царьград на невольничий рынок, на их счастье, появился там Родион Несторович. Увидел красивую полонянку, предложил за неё хорошую цену, заранее предвкушая обладание ею. Та вдруг разрыдалась:
— Без тёти не пойду.
Пришлось Родиону Несторовичу раскошелиться на «тётю», правду сказать, в дальнейшем он ни разу не раскаялся в этом. Мотря оказалась сущим кладом. Обшивала не только его семью, но и даже дворню боярина.
Появившись при дворе князя, Мотря первым делом обшила, нарядила «племянницу». Сделала из неё, как говорила, куколку. Сшила несколько шёлковых исподних сорочек, вышив их золотой нитью по оплечью. Длинный летник, надевавшийся поверх сорочки, Мотря украсила по подолу золотой тесьмой и бахромой, а застёжки, на которые застёгивался летник под самый подбородок, надёжно прикрывая грудь, пришила из золота. Кроме этого, изготовила Мотря опашень из алого рытого бархата с серебряными пуговицами снизу доверху. Всё изготовила «тётка» своей «племяннице» в какие-то две-три недели. Кика Стюрки на очелье блистала жемчугами и драгоценными камнями.