Ханский ярлык
Шрифт:
В 1313 году приспел час и Тохты, великого хана, процарствовавшего двадцать два года, заканчивать свой земной путь. Хитрый был Тохта, понимая, что передача трона малолетнему сыну обязательно приведёт к смуте, а там и к гибели наследника, он назначил своим преемником молодого племянника Узбека.
Хотел взять с него слово не трогать малолетнего сынишку, но раздумал. По себе знал цену такому слову, сам своего благодетеля Ногая убил в своё время, нарушив все клятвы, ему данные. А брать слово с преемника, значит, невольно указывать ему на грядущую опасность со стороны ханича.
Воцарившись, Узбек тут же отправил на Русь во все княжества стаю гонцов с требованием всем князьям и даже отцам церкви явиться немедленно в Золотую Орду. Никакие отговорки не принимались, а неявка кого-либо грозила неслуху большими неприятностями, вплоть до отнятия не только стола, но и живота.
Получил столь категоричный вызов и великий князь Михаил Ярославля, совсем недавно воротившийся из Орды. Призвал к себе старшего сына.
— Ну что, Дмитрий, опять остаёшься за меня в Твери. Надеюсь, теперь-то уж не оплошаешь, по сорочьим вестям не поведёшь полк?
— Не поведу, отец.
— Но и не прозевай, сынок, момента. Не дай захватить себя врасплох. Если приведётся уходить на рать, оставляй город на брата Александра, пусть привыкает. Оба слушайтесь моего кормильца Александра Марковича, он стар уж, но вельми мудр муж. За Новгородом следи, с ним ухо востро держать надо.
— Он ведь выгорел шибко, до замятии ль ему?
— Славяне всегда найдут причину взбунтоваться, поперёк пойти.
— А как следить-то?
— Читай грамоты наместника Фёдора и вникай. Мне будут приходить грамоты и от Данилы Писаря, распечатывай, читай.
Наместник чего может и не заметить, а Данила живёт меж жителей, изнутри всё видит.
— А ещё есть кто из новгородцев, тебе преданный?
— Конечно, есть. То посадник Михаил Климович, сотский Игнатий Беек. Но грамоты, скорее всего, будут от Фёдора и Данилы. Отвечай им сразу, тем же оборотом, с кем придёт послание от них, чтоб на гонца не тратиться. Ну, и матерь слушайся, сынок, она тебе худого не присоветует. Да не морщься, не морщься.
— А я и не морщусь, — смутился Дмитрий.
— Эх, Митя, я ж тебя насквозь вижу, думаешь: не хватало ещё баб слушать. Нет, дружок, мать другой раз и послушать не грех. Будешь не будешь по её делать, но выслушать обязан. Она же всё же...
Однако княжичу Дмитрию, видно, и отцовские наставления не очень-то нравились. Спросил прямо, перебив его рассуждения о княгине:
— Так идти мне на Новгород в случае чего или нет?
— Нет.
— А на Москву?
— И на Москву тоже не лезь. Я тебе говорю на тот случай, если кто на Тверь пойдёт. Тогда вооружайся и выступай. Акинф вон воин не тебе чета, а полез на Переяславль и голову потерял. Так что, Митя, сам не задирайся. Не петушись.
Так наставив четырнадцатилетнего сына, отправился Михаил Ярославич в Орду. Поехал через Владимир, где присоединился к нему и митрополит Пётр, тоже получивший приказ нового хана золотоордынского явиться за ярлыком.
В пути гадали великий князь
— Новая-то метла... — вздыхал Пётр.
— Твоему-то полку, святый отче, бояться нечего.
— Это отчего же?
— Ну как? Ещё с Батыя с вас, иереев, ни тебе выхода, никакой дани не требуют. Не жизнь — малина.
— Что ты говоришь, князь? Какая «малина», когда паству нашу мордуют все кому не лень. И не токмо татары, но и вы ж.
— Охо-хо, владыка, мы ж тоже не своей прихоти ради. С нас хан дерёт, мы — с людей.
— Но вы ж, князь Михаил, и меж собой никак не уладитесь. Эвон на моих глазах Брянск татары обчистили до нитки, и всё не без участия русского князя.
— Да. А что там было-то?
— Ничего хорошего. Юрий отнял у Святослава Можайск, тот у своего племянника Василия оттягал Брянск. А Василий ничего умнее не придумал, привёл на дядю татар. Я как раз ехал из Киева, пытался примирить их. Но куда там. Сцепились в поле, аки псы. Сколь народу побили. Ну и что? Святослав голову сложил, Царствие ему Небесное, кто из его дружины уцелел, в полон татары угнали. Но и этого мало. Князю Василию чем-то ж надо было рассчитываться за помощь. Почитай, три дня в городе невообразимое бесчестье творилось. Грехов-то, грехов-то сколь, прости Господи, — вздохнул митрополит.
— Ну, а дальше?
— Дальше? Дальше князю Василию как-то надо избавиться от помощников. А как? Ничего умнее не придумал, как толкнул их на соседа, карачевского князя Святослава Мстиславича.
— И что?
— А то ж самое: Карачев разграбили, князя убили. За что, спрашивается?
— Ну, это надо смотреть, кто начал, владыка. Сам же говоришь, Юрий Московский...
— Да, — согласился митрополит, — тут, пожалуй, его грех, Юрия Даниловича.
— У него это не один грех. На нём грехов — как на собаке репья. Он уж себе и Коломну оттягал, удалив рязанского князя.
— Ох, грехи наши, ох, грехи, — вздыхал митрополит, мелко крестясь. — Не ведаю, как и замаливать.
Михаил Ярославич и жалел святого старца, и был благодарен ему, что в своё время удержал Дмитрия от рати, и где-то втайне завидовал митрополиту: ни тебе рати, ни тебе выхода, одна забота — молись за души заблудших, в грехах погрязших. А как князю не погрязть? Пока дань соберёшь, сколь мизинных изобидишь, сколь слёз насмотришься, воплей наслушаешься. Нет, куда ни кинь, на святом столе легче сидеть, чем на княжеском. Со святого стола лишь смерть ссадит. А с княжеского? Если не сосед, то родственничек, того гляди, спихнёт.
Хан Узбек принял великого князя и митрополита Руси в своём дворце вместе, удостоив их высокой чести: не вставать перед ним на колени. Узбек был молод, с усиками в ниточку, с бородкой, едва пробившейся, с тонкими губами, о которых подумалось князю Михаилу: «Зол вьюноша, ох, зол».
К трону хана вели три позлащённые ступени, с одной стороны от него сидела его жена, совсем юное существо, богато одетая и напоминавшая куклу. Сколь ни смотрел на неё Михаил, ни разу так и не увидел, как она открыла рот или хотя бы моргнула глазами.