Ханский ярлык
Шрифт:
Не смог митрополит убедить князя примириться с племянником. Святослав Глебович был уже в бронях и настроен на сечу, никто и ничто уже не могло заставить его повернуть вспять. Он принял вызов князя Василия, ворча про себя: «Щенок. Я научу тебя уважать старших».
После ухода митрополита князь вызвал к себе воеводу и тысяцкого и стал давать им последние наставления:
— Как только выходим в поле, ты, Дмитрий, со своими брянцами остановишься на правой руке от меня, ты, Фалалей, — на левой. Я буду с дружиной в центре. Встану чуток впереди и приму их первый удар. Когда я ввяжусь в сечу, вы
— Это, Святослав Глебович, если они нападут, — заговорил Фалалей. — А что, если они будут ждать нашего удара? Так и будем стоять?
— В этом случае я дам тебе знак трубой, трижды длинно протрубив, и ты со своими конными пойдёшь в обход полку князя Василия. Ударишь им сбоку, я — в лоб, а воевода будет довершать.
Наставления Святослава Глебовича дышали такой уверенностью, что воевода Хлопко подумал: «Наверно, победим всё же мы».
Сам князь действительно был уверен в удаче, поскольку за год правления своего он завоевал уважение брянцев, так, по крайней мере, считал сам. Да и тысяцкий его, Фалалей, навёл порядок в городе, нагнав страху на збродней и татей.
Однако, сколь ни обстоятельно было продумано предстоящее сражение, всё началось совершенно иначе.
Едва брянский полк явился в поле, как татары всей силой ударили по правому крылу, поскольку всё оно состояло из пеших воинов и для конницы представляло лёгкую добычу. В первые же мгновения сечи пал воевода, а пешцы, побросав стяги, резво побежали назад и врассыпную, не оказав коннице никакого сопротивления.
И вершние татары, воодушевлённые столь лёгкой победой, с криками «алл-а-а», сверкая саблями, рубили бегущих как капусту.
И всё это происходило на глазах у дружины князя и никак не способствовало поднятию боевого духа её.
Взбешённый столь позорной нестойкостью брянцев, Святослав Глебович понял, что если он будет стоять, то татары, изрубив его правое крыло, ударят ему в спину. Поэтому он, выхватив меч, крикнул трубачу:
— Играй сечу! Ну!
Фалалей, стоявший на левом крыле, тоже видел начало и вполне оценил ход татар: «Всё правильно. Смять слабых, напугать сильных. Не дурак этот Таир».
Увидев, как князь повернул свою дружину и ударил на татар, Фалалей понял, что никаких трубных знаков от князя ему уже не дождаться, надо просто идти на помощь Святославу Глебовичу.
— За мной, робята! — крикнул он, направляя коня туда, вслед княжеской дружине.
Увы, «робята» не очень-то спешили за своим начальником, видимо ошеломлённые столь молниеносным успехом татар. Но деваться некуда, убегающего срубят наверняка, а дерущегося — ещё «надо посмотреть».
Дружину князя встретила туча татарских стрел, и одна из них угодила Святославу Глебовичу прямо в щёку. Ощутив это как оглушительный удар, он невольно опустил меч и, бросив повод, ухватился левой рукой за щёку, из которой хлестала кровь.
— Что с тобой, князь? — подскакал к нему Квач.
Но князь не мог говорить, рот заполнялся кровью и крошевом выбитых зубов. Святослав Глебович видел озабоченное лицо милостника, в какое-то мгновение саблю, сверкнувшую за его
Сеча началась не победы ради, но спасения для. Брянцы, потеряв, в сущности, всех своих начальников, рубились, спасая каждый жизнь свою. Рубились отчаянно, порой не разбирая, где свой, где татарин. Рубился и Фалалей. Однако, не имея навыка владения оружием, он вскоре, получив сильный удар по потылице, потерял сознание и свалился с седла.
Очнулся Фалалей уже ввечеру. Увидев над собой синее небо и облака, подкрашенные лучами заходящего солнца, понял, что жив, и не очень-то обрадовался. Шлема на нём не было, он, видимо, свалился при падении. Но голова была цела, хотя внутри гудела как колокольня.
Фалалей приподнялся, сел, увидел поле, заваленное трупами, коней, бродивших без хозяев. И татарина, едущего к нему.
«А вот и смерть моя», — подумал как-то безразлично.
Но татарин, подъехав, слез с коня, деловито отвязал от луки верёвку. Подошёл к Фалалею и, улыбаясь, спросил:
— Здоров? Али помирай собрался?
— Здоров, — прохрипел Фалалей и стал подниматься, намереваясь ухватить татарина за горло. Однако едва встал, пошатываясь, как татарин ловко заломил ему руки и мгновенно захлестнул петлёй. Похлопал по плечу Фалалея почти ласково:
— Добрый раб будет. Айда плен, бачка.
8. МОЛОДО-ЗЕЛЕНО
Великий князь Михаил Ярославич, отъезжая в очередной раз в Орду с выходом, призвал к себе сына Дмитрия.
— Ну что, Митя, останешься за меня. Потянешь ли?
— А чего тут мудреного, — обиделся сын.
— Это верно, — усмехнулся Михаил наивности отрока. — Мудреного ничего нет землю в мире соблюдать. Но, пожалуйста, сынок, не вздумай ратоборствовать без меня.
— Была нужда, — отвечал Дмитрий. — Как будто у меня других дел нет.
Великий князь не зря наказывал сыну не ратоборствовать. Юный княжич, наслушавшись в своё время от кормильца Семёна рассказов о ратях и победах своих предков, уже с десяти лет стал рваться на рать. На какую? А на любую, лишь бы мечом помахать да из лука пострелять. Для этого собрал мальчишек, своих ровесников, вооружил их, учил стрелять, скакать и рубить, разумеется, для начала лозу. А один раз, посадив их на коней, с воем и свистом налетели на Затьмацкий посад, напугав до полусмерти всех женщин и детей, вообразивших в сумерках, что напала орда.
Конечно же княжич мечтал о настоящей рати, не игрушечной. А тут такое везение: отец надолго уезжает, оставляет его за себя.
Михаил Ярославич мог бы оставить за себя Александра Марковича, как и в прошлые разы, но ему не очень понравилось давешнее хозяйничанье кормильца, приведшее к гибели Акинфа. Да и неможилось Марковичу, старел пестун. К тому же хотелось поручить княженье старшему сыну. Пока на Руси относительно тихо, пусть похозяйничает. Надо ж когда-то начинать.
Но едва великий князь отъехал, как Дмитрий Михайлович велел всем кузням ковать оружие и стал собирать дружину.